Книга Дело смерти, страница 31 – Карина Халле

— Да. Кто-то же должен заботиться о твоей безопасности.

— И как давно ты здесь работаешь? — Я оглядываю комнату. — Видно, что место обжитое. Мне нравится.

— Пять лет, — отвечает он. — Но мы ведь здесь, чтобы говорить не обо мне.

— Жаль. Ты куда интереснее меня.

В его взгляде мелькает что-то острое, неразгаданное:

— Неправда. И ты это знаешь. Ты особенная, Сидни.

Я закатываю глаза:

— Каждый хочет в это верить.

— Но это правда. Вот почему ты здесь. Знаешь, сколько заявок мы получаем каждый год? Тысячи. Будущие нейробиологи, генетики, биологи — все хотят попасть сюда, но только те, кто действительно особенный, как ты, проходят отбор. Ты доказала свою ценность. Расскажи, как ты обнаружила темный гриб.

— Я слышала о темных грибах и увидела список разыскиваемых находок доктора Нильссона на одном сайте. Уже тогда интересовалась секвенированием ДНК и молекулярными данными и решила применить это к списку. Мы ведь говорим о миллионах неклассифицированных грибов, которых не можем толком увидеть — в земле, в море, в воздухе. Мы можем выделить их ДНК, но не можем отнести к известным организмам. Это… завораживает.

Обычно, когда я говорю о темных грибах, меня переполняет азарт, но на этот раз я удивляюсь, как спокойно себя веду.

— То есть, ты просто последовала за своим любопытством?

— Да.

Он чуть подается вперед, внимательно разглядывая меня.

— И это никак не связано с тем, что твое открытие будет носить твое имя? Что тебя станут узнавать, ценить, восхищаться?

Я сглатываю.

— Ну… наверное.

Конечно, это сыграло свою роль. Мое эго упивалось мыслью, что я открою что-то первой. Что имя Сидни Деник будут знать — пусть даже только в узком кругу фанатов микологии.

— Ты бы назвала себя амбициозной? — Он достает блокнот и ручку, что-то записывает.

— Да.

— И всегда такой была?

— С детства, — отвечаю я. И начинаю рассказывать, как мечтала стать сумасшедшим ученым и как бабушка меня в этом подзадоривала.

Его чуть забавляет мой рассказ.

— Понятно, — говорит он с легкой улыбкой, и серые глаза на мгновение теплеют. Потом Кинкейд снова становится серьезным. — А твои амбиции когда-нибудь принимали темную сторону?

Я замираю, сердце тревожно бьется.

Он же не может знать?..

Хотя… у него ведь есть доступ к интернету. Конечно, может.

— Нет, — лгу я. Он не может знать. А если и знает, мне незачем повторять. Да и притянуть это к амбициям… сомнительно. Я думала, что профессор Эдвардс действительно ко мне неравнодушен. Это он использовал меня, солгал, что не женат. Это из-за него я потеряла стипендию Стэнфорда.

— Ты чувствуешь здесь, в Мадроне, те же амбиции? — спрашивает он. — Полагаю, твоя выпускная работа для тебя первостепенна и ты всегда о ней думаешь.

Я моргаю пару раз.

— На самом деле, нет. С тех пор как сюда приехала, я о ней почти не думаю.

«Ведь для меня больше нет никакой работы», — так и тянет сказать.

Кинкейд что-то записывает, а я стараюсь не отвлекаться на то, как красиво его пальцы двигаются, когда он пишет.

— Как ты спишь? — снова спрашивает он, глядя на меня. — Ты ведь так и не ответила. Уклонилась.

Я морщу нос.

— Думаю, сплю нормально. Но ощущение, будто не высыпаюсь. С тех пор как сюда приехала, я все время уставшая.

— Аппетит?

— Почти никакой. Еда отличная, просто… не голодна. Такое чувство, что я похудела.