Книга Обворожительно жестокий, страница 108 – Джей Ти Джессинжер

— Любишь мой член, детка?

Я киваю, слишком переполненная эмоциями и чувствами, чтобы говорить.

— Я знаю, что любишь, — мягким голосом говорит он, целуя меня в шею, а затем прижавшись к моему горлу, шепчет: — Его и все остальное. Я весь... я...

Он прерывается со стоном, толкнувшись сильнее.

Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь себя убедить, что он хотел сказать «я твой», потому как отчаянно этого желала.

С таким же успехом я могла бы верить в Санта-Клауса или зубную фею. Лиам не мой, я не его, а наша странная сказка скоро закончится без всякого «долго и счастливо».

Насущный вопрос дня — насколько тяжело пройдет расставание.

И насколько сильно оно меня подкосит.

* * *

Через час мы по-прежнему валяемся в постели лицом к лицу. Его руки обнимают меня, наши тела плотно прижаты друг к другу, а мои пальчики ног покоятся на его больших ступнях.

— Чисто из любопытства, какой у тебя размер обуви?

Он вскидывает бровь.

— Если ты спрашиваешь в надежде, что я примерю твои туфли на каблуках и продефилирую перед тобой голышом, то мой ответ — нет.

Я слабо смеюсь, представляя эту картину.

— Ты такой странный.

— Не страннее тебя.

Мы улыбаемся друг другу. Он трется кончиком своего носа о мой. Сладость этого простого жеста вызывает у меня приступ отчаяния, и я закрываю глаза.

Прочистив горло, я говорю:

— Думаю, у тебя шестнадцатый размер.

— Не угадала. — Я открываю глаза и смотрю на него. Его улыбка становится самодовольной. — Больше. Затем он мгновение изучает мое лицо, его улыбка исчезает, а взгляд становится напряженным. — Что не так?

Черт бы побрал его и эти зоркие волчьи глаза.

— Просто... ничего.

Он берет мое лицо в ладони и хмурится.

— Скажи, — требует он.

— Не могу.

— Почему?

Я сглатываю, пялясь в его подбородок, чтобы скрыть свои глаза.

— Не хочу портить момент.

— Уже поздно. Я уже думаю о самом худшем.

— Мне не следовало ничего говорить.

— Расскажи. Что. Тебя. Мучает, — резко говорит он.

Блин. Вот кто тянул меня за язык?

— Ладно, — удрученно сдаюсь. — Эм... Сколько осталось дней?

Все его тело напрягается. Кажется, что он даже не дышит. Хриплым голосом Лиам отвечает:

— А что? Хочешь уйти пораньше?

Я крепко зажмуриваюсь и качаю головой, собираясь с духом, чтобы сказать ему правду.

— Я вообще не хочу уезжать.

Он совершенно неподвижен в течение долгого, ужасного мгновения. Вокруг тихо и безмолвно, слышно лишь его неглубокое и быстрое дыхание.

— Прости, — извиняюсь я. — Я не хотела тебя сердить.

Он тяжело вздыхает, прижимая меня ближе к себе.

— Сердить? Господи, Тру.

Похоже, что он не сердится, но не понятно, какие именно его одолевают чувства. Но что бы это за эмоция ни была, его дыхание утяжеляется, сердце отбивает дробь, а руки сжимают меня подобно тискам.

После нескольких минут молчания он, кажется, берет себя в руки. Ну, по крайней мере, его голос звучит нормально, когда он говорит:

— Три дня.

Мое сердце разбивается. Бабочки в животе тонут в кислоте, которая подступает к горлу. Кажется, меня сейчас вырвет.

Три дня. Боже, я здесь уже несколько недель. Времени совсем не осталось.

Когда я, сжавшись, лежу и слишком долго молчу, Лиам рычит:

— Черт возьми, Тру, поговори со мной, пока я не потерял гребанный рассудок.

— Я хочу продолжать встречаться, — набрав в легкие воздуха, выпаливаю я.

Он тихо скулит, словно от боли, и отпускает меня, перекатывается на спину и смотрит в потолок.