Книга После развода с драконом. Начну сначала в 45, страница 25 – Екатерина Гераскина

— Так не выражаются в высшем обществе. В том, в котором ты крутишься.

— Если я захочу, то твоё высшее общество будет выражаться так же.

Он повернулся и посмотрел на меня. Сложил руки в карманы. Всем своим видом показывая превосходство и глухую ярость.

— Не нужно, — покачала я головой.

Установилась тишина. То, что сказал он, стала новой правдой, которую я только теперь услышала. Каждый из нас сейчас сделал маленькое открытие.

Он первым нарушил молчание между нами:

— Иди, Лия.

— Что ты будешь делать? — озадаченно и опустошённо спросила я.

— Сравняю эту оранжерею с землёй. Всегда мечтал о поле для гольфа. Зелёном таком, — он дёрнул уголком губ в намёке на улыбку. Но глаза не улыбались.

— Не буду мешать.

Я не стала оборачиваться. Просто кивнула и пошла, медленно, не торопясь — не от гордости, а потому что ноги вдруг налились свинцом.

В груди тихо клокотало. Что-то между облегчением, печалью и слабым стыдом. Будто я наконец сказала то, что зрело годами, и услышала то, чего боялась услышать всю жизнь.

Стало легче — не в том смысле, что боль ушла, а будто тяжёлый мешок с плеч упал на землю. И я его больше не обязана нести.

Стыдно было не за слова — за то, что не решалась раньше. За годы молчания, попыток быть удобной, соответствующей. Стыдно перед собой.

Я выдохнула.

Пусть эта оранжерея рухнет, к бездновой матери!

* * *

Аларик

Я шёл по этой оранжерее, как будто видел её впервые. Каждый куст, каждый травинка, каждая проклятая ветка — всё стояло на своих местах. Аккуратно. Ухоженно. Безупречно.

Только теперь я не понимал, зачем я это делал.

Вот этот куст с алыми лепестками — я вёз его из Тэйлина, уговаривал купца две недели, переплатил втрое. А вот тот, бархатистый, пахнущий терпко, как пролитое вино — редкая тварь, досталась мне только потому, что я отдал за неё флягу крови химер.

Ещё один — тот, у стены, с серебристыми прожилками — я тащил его сам, замотанный в ткань, чтобы не сломался в дороге.

Каждое это растение я приносил ей.

Хотел, чтобы она улыбнулась.

Я остановился. Коснулся пальцами листа. Холодный, гладкий. Как стекло. Как она в последние года.

Я всмотрелся — без смысла, но всё же пытался. Искал. Что? Ответ? Объяснение?

Я щурюсь. Веки тяжёлые, как будто изнутри налились свинцом. Хочу увидеть то, что видела она.

Мир, который она строила. Тот, что прятала.

Мир, который проклятый ректор разглядел за пару минут, а я, живя с ней столько лет — нет.

Собственная тупость начинает резонировать в груди, как глухой набат.

Я втягиваю поток. Строю нужное магическое зрение.

И тут же — боль.

Резкая, рвущая. Словно кто-то вонзает раскалённую спицу в висок. Я пошатываюсь. Челюсть сводит. Плечи сводит. Всё тело скручивает судорогой. Проклятая травма… Пятнадцать лет назад. Тогда на производстве произошел взрыв. И теперь, как только я пытаюсь использовать эту сторону магии — меня ломает.

— Да чтоб тебя… Лилия, — сиплю, сгибаясь пополам, ухватываясь за ствол дерева.

Выпрямляюсь через боль. Морщусь. Дышу хрипло. Но я тянусь к магии снова.

Ещё раз.

Ещё.

Хочу понять, что она видела. Что скрывала. Что значили эти её кусты, колючки, травы.

О чём она молчала?

Почему не сказала?

Почему именно сейчас вывалила на меня эту грёбаную правду, как нож под рёбра?

Я хочу закричать. Взвыть, как зверь. Вырвать из груди эту злость, эту боль, эту зависть к тем, кто оказался ближе к ней, чем я — её муж.