Книга Старая жена, или Развод с драконом, страница 140 – София Руд

— Я муж этой леди, — отвечает Кайрон и в следующую секунду, маска на его лице начинает идти рябью, а затем полностью исчезает, открывая взору профиль, который я при всем желании не смогла бы забыть.

Внутри тут же вспыхивает не то злость, не то ярость. Но злюсь я не на него, а на себя, за то, что позволяла себе обманываться, за то, что момент истины казался мне не столь страшным, каким оказался на самом деле.

Ни малейшего шанса, ни единой причины больше обманывать себя нет. Безликий — и есть Кайрон. И он смотрит убийственным взглядом на стражей. А они, казавшиеся лавиной, готовой смести все на своем пути, в случае неповиновения, тут же меняются в лицах. В глазах мужчин проявляется если не страх, то искреннее уважение.

— Честь имеем, генерал! — выкрикивают, но тут же добавляют. — При всем уважении, у нас приказ доставить леди Оливию во дворец в течение часа.

— Не смею перечить слову короля, господа. Но поеду с леди в одной карете, — выдает им Кайрон, а я все еще не дыша смотрю на его профиль.

Буря внутри не стихает, а вновь и вновь поднимаются волны самых разных смешанных чувств, и лекарь Бертон будто чувствует это. Тихонько тянет меня за рукав и шепчет: “Леди Оливия, сейчас лучше не спорить”.

И он прав. Во дворце мне понадобится любая помощь, одни боги знают, что там меня ждет, но Кайрон…

Погодите, почему лекарь Бертон совсем не удивлен? Он знал. кто скрывается под маской? А Андрэ?

— Следуйте за нами, — выдают стражники, а, затем выстроившись по двум сторонам, образуют собой коридор к черной карете, от одного взгляда на которую кровь стынет в жилах.

Я делаю шаг. Еще один. Третий.

Иду неспешно, уверенно. Ловлю на себе испуганные взгляды толпы. Некоторые лица я вижу впервые, а некоторые хорошо знакомы: та бабуля, что отдала мне брошь, думая, что я скоро лишусь крова, аптекарь, его жена. Все они смотрят так, будто вот-вот заплачут, будто меня ведут на казнь, но я лишь улыбаюсь в ответ.

Нет, вовсе не весело, а так, как обычно говорят “все будут хорошо”. Так и иду, не смея показывать страха, а он сейчас электричеством бродит по телу. Но я знала… с самого первого дня, когда пошла против правил, я знала, чем все это может обернуться. И я ни о чем не жалею.

Потому поднимаю подбородок выше, кидаю взгляд на лекарей, которые выглядят так, будто собрались устроить пир, если меня казнят. Но стоит им поймать мой взгляд, как предвкушение праздника портится.

“Не сломите, города. Не сломите, скорей уроните свою честь. Хотя, что он нее там осталось?”, — так и написано у меня на лице, а карета все ближе. Вот она, черная, возвышается надо мной, будто вдвое больше обычного, но это не так. Это от волнения, которое никак сейчас не унять.

Высокий стражник со сломанным носом лично отворяет дверь этой самой черной кареты. Кайрон, чье присутствие я сейчас ощущаю особо остро, подает ладонь, чтобы помочь подняться. Не ерепенюсь, пользуюсь его помощью, и от одного только прикосновения, не к перчатке, а шероховатой теплой коже, ощущаю боль. Не в руке, а сердце.

Оно сжимается настолько сильно, что больно сделать вдох. Но стоит Кайрону занять место напротив меня в карете, а дверце закрыться, погрузив нас в полумрак, разбавленный лишь тонкой полоской света, проникающей в щель темно-бордовых занавесок на маленьком окне, так и вовсе не могу дышать.