Книга Чернокнижник и феи, страница 223 – Татьяна Лаас

Еще записка, уже другим почерком — память подсказала, что это писал Брендон.

«Бланш Авазолла Маки Аранда — 25 лет, блондинка, чистокровная тальмийка

Абени Лаура Аранда — 24 года, мулатка, рождена от внебрачной связи

Васко Рауль Гарсия Аранда — 30 лет, сын главы карфианского рода Аранда

Джеральд, записан как Аранда, настоящее родовое имя неизвестно, возраст тоже. Дворецкий. Остальные слуги неизвестны.»

Вик снова потерла висок и внимательно посмотрела на подчёркнутое два раза имя «Авазолла».

— Авазолла…

Мегги оторвалась от написания писем, бросила на Викторию вопросительный взгляд, но промолчала.

Вик вновь посмаковала незнакомое имя — чем-то же оно привлекло внимание Марка:

— Авазолла. Странное имя, да?

Мегги послушно ответила:

— Южное. Южная Тальма, там и не такие имена встречаются. Сокращенно дома зовут Ава или Зола.

Вик вздрогнула, вспоминая Одли и его обещание отправить во внеочередное ночное дежурство за Золушку:

— Как, прости?

— Ава или Зола. — снова повторила Мегги.

— Надо же… — новая ниточка была такая тонкая и нереальная, что страшно было подумать. Ян Ми и… Бланш Авазолла Аранда. Понять бы еще, что это значит, но допросить стоит точно. Жаль, что сам Аранда в отъезде, без него даже пытаться не стоит поговорить с Бланш Арандой. Может, попытаться поговорить с Абени?

Вик посмотрела на часы — время приближалось к обеду. Рискнуть и поехать в госпиталь? Абени должна быть там. И тут раздался взрыв… Гулкий, далекий и ожидаемый. Кажется, война все же пришла в Аквилиту…

Блек замер на крыльце суда, закрывая глаза и чувствуя, как солнце ласкает веки, алым прорываясь через тонкую преграду. Алым… Теперь это был самый ненавистный цвет.

Шумела улица. Раздавались крики уличных продавцов еды. Шуршали шины паромобилей. Грохотали гусеницами бронеходы — кого-то осенила славная мысль ими заменить на набережной отсутствующую в Аквилите оборонную линию. Красивой набережной теперь не позавидуешь, как и Золотым островам — это было произведение зодческого искусства, поэзия, воспетая в камне, как превозносили красоты Золотых островов и мосты в столице. Теперь это все падет под грохот гусениц.

Солнце грело, нежа кожу, только в сердце навсегда засел лед. Так и хотелось самому себе сказать: «Что ж ты за свинья такая!» То, что не сказал судья. То, что не сказал отец Маркус. То, что про него думает каждый, но скажет ли? Или побоится после такого…

Он сам сказал, раз никто не скажет:

— Кто же ты, майор Грегори Эш Блек? Что же ты за свинья такая…

Отец Маркус говорил, что воспоминания уйдут в прошлое, растворятся в памяти, подернутся пеплом, особенно если их не трогать. Только не трогать не получалось. Солнце алым светом всегда напомнит. Или мундир своим цветом. Или… Как вообще жить с такими воспоминаниями?! Рука легла на поясную кобуру, где всегда был пистолет.

Гилл, стоящий у паромобиля, припаркованном у здания суда, кашлянул, напоминая о себе.

Пришлось собираться с силами и открывать глаза:

— Слушаю? — здоровались они еще в суде.

— Блек, кажется, нам надо поговорить. Я серьезно, Грегори. Нам надо поговорить — то, что случилось со всеми нами, нельзя оставить глубоко в душе́. Оно там будет сидеть огненной занозой, не давая дышать.

Как они, оказывается, по-разному воспринимали то, что произошло…