Книга Сердце самой темной чащи, страница 34 – Оксана Заугольная

– Н-не очень, – призналась она честно. – А кого ты сюда сажаешь, Кощей? Да еще к стене железом приковываешь?

Еле слышно засмеялась тьма. И до того непривычно было это слышать Василисе – почти не улыбающийся Кощей и вдруг смеется! – что она забыла о своем страхе, протянула руку и коснулась рта навьего царя. Пока не успел он отпрянуть, проскользила пальцами по изгибу, выдохнула. Кощей. Но смеется.

– Никого не сажаю. – Кощей поймал губами ее пальцы, поцеловал, словно так и должно было быть. – Я на расправу скор, но справедлив. Царевичам да мужикам головы рублю или прочь отправляю, девиц коли в полон беру, то в светелки определяю.

Снова жарко сделалось Василисе, только жар другой был – злой и сжигающий. Гиблый жар. Как представила она этих девиц, царевен в парчовых нарядах с золотой вышивкой да ожерельях яхонтовых, богатырок гибких, сильных, толстокосых, деревенских девок в сарафанах алых, с щеками, точно яблочками краснобокими, да и под сарафан словно пара крупных яблок закатилось! И отчего-то почудилось ей, что каждую Кощей Бессмертный так же обнимал да и в губы целовал! Он же Кощей, небось целоваться со взятыми в полон девицами начал еще когда не то что Василисы, бабушки ее не родилось! И продолжал со всеми целоваться. Может, пожалел уже, что ту красавицу в лягушку превратил!

– Ты вся горишь, – озабоченно произнес Кощей. – Неужто лихорадку подцепила? Где только? Эти старухи-лихоманки мои именные владения за дюжину верст обходят!

– А здесь тогда кого держишь? – дрожащим голосом спросила Василиса. Не только голос, но и она сама вся дрожала, только холода совсем не чувствовала, наоборот, ей было очень жарко.

– Так я же говорю, – рассмеялся снова Кощей, но на этот раз смех его был горьким. Он наконец отпустил ее, но все еще оставался рядом. Василиса слышала его голос и дыхание, почти видела, как иначе движется тьма там, где он стоял. – Моя это темница. Я в ней и был закован.

Язык Василисы точно враг выплюнул первое, что в голову пришло. Словно убегая из ущелья с признанием Кощея про темницу, Василиса провалилась в яму со змеями.

– Ты их всех целовал как меня? – спросила она, шалея от храбрости, что давала ей темнота. Не видеть Кощея, его разноцветные глаза и губы – губы тоже не видеть! – Тех красных девиц, что томились в светелках?

Кощей помолчал и, лишь когда Василиса провалилась в пучину отчаяния, разверзнувшуюся из-за молчания царя, негромко произнес, словно и не слыша ее вопроса, и отвечая на несказанный, что Василиса глубоко внутри спрятала:

– Триста лет назад появились здесь эти цепи. Марья Моревна очаровала меня. Она не была сильной колдуньей, но в ней была колдовская кровь. И глаза колдовские, точно такие же, как твои. Она билась как богатырь, а сладкие речи были будто змеиный яд. Я пустил ее в свое сердце и свой дом законной хозяйкой и потом очутился здесь на цепях, израненный и лишенный возможности увидеть солнце и покинуть подвал. Я не могу умереть, но и жизнью это тоже не было. Сто лет я провисел так, пока мне не дали напиться воды из моего колодца.

Василиса слушала не дыша. В голове бились мысли, точно птицы в клетке. «Кощей был женат», «Кощей любил эту… Моревну», «Кощей ее любил!»

– Ты оставил их тут, – наконец прошептала она, отворачиваясь обратно к каменной стене и касаясь пальцами холодного железа. Кое-где пальцы скользили по гладкому металлу, но чаще она дотрагивалась до шершавой, распадающейся на части от прикосновения ржавчины. – Почему?