Книга Дочь Горгоны, страница 30 – Оксана Заугольная

А Бануш посерьёзнел, глаза его потемнели, и уже без улыбки он повторил тем самым голосом:

– Иди и поцелуй Ганса!

И Солунай не смогла противиться ему, как ни пыталась. Она шла как во сне, будто со стороны смотрела на себя, пока путь её вёл во двор и в сторону убежища старого немца. И только когда он сам вышел наружу, заинтригованный их с Банушем занятием, она воспротивилась и во все глаза уставилась на Ганса, мечтая лишь об одном – чтобы он не вздумал даже подходить ближе. И Ганс послушался. Остановился. Хотя нет, он продолжал идти, просто точь-в-точь как улитка. Медленно.

– Эй, чего это? – возмутился было Бануш и только открыл рот, собираясь повторить приказ, как Найка теперь уставилась уже ему в глаза. Приказать мысленно не успела, как Бануш тоже замедлился, словно муха в густом сиропе. Только совсем нисколько не жужжал.

Найка же, почувствовав наконец свободу от глупого приказа, унеслась обратно в спальню, где и скрывалась до ужина.

А на ужине, когда Бануш корчил ей рожи и показывал большие пальцы вверх, она снова заразилась его весельем и уставилась глаза в глаза самому директору Амыру, который принёс хлеб. Хлеб воспитанникам доставался редко, и его всегда клали рядом с каждой тарелкой, и так мучительно было ждать, когда дойдёт очередь до тебя! Особенно старшим, ведь начинали всегда с малышей.

А тут Найка встретилась взглядом с директором, от которого всегда старалась прятать глаза, смотреть в пол, отвечать односложно, – и он замер. Минуты на две, не больше, может, и не заметил бы никто, но Бануш крикнул: «Налетай!» – и, как голодные птенцы, дети набросились на короб с хлебом, моментально опустошив его.

Как потом хвалилась Айару, воспитали приютских они хорошо – ни один не взял лишнего куска хлеба, всем хватило. Но сколько же шуму, криков, смеха было! Даже из кухни прибежала Марта посмотреть, в чём дело.

И тут директор отмер.

– Солунай, в башню, – отрывисто произнёс он и повернулся к Банушу, безошибочно вычислив зачинщика. – Бануш – отнесёшь ей обед.

Найка вскочила с места и бросилась вон из столовой. Слёзы жгли ей кожу, казалось, будто она ядовита сама для себя. Нет, её не пугало наказание – кто из средних и старших ни разу не сидел в башне, кроме разве что Жылдыс? Её напугало, что она могла навредить директору. Она не сразу поняла, что это умение может быть опасным. И только по тому, как на неё посмотрел он, глядя по уровню роста волос, словно что-то знал, она поняла, что натворила.

Тем же вечером, когда она, давясь обедом напополам со слезами и соплями, почти не видевшая из-за постоянного плача, сидела в башне, Александр Николаевич лично поднялся к ней.

– Прости, что повысил голос, Солунай, – не глядя ей в лицо, ровно произнёс он. – Это недопустимо. Но я думал, что у нас есть ещё несколько лет. Вот, возьми и никогда не снимай.

Найка вытерла слёзы и сквозь решётку двери осторожно приняла протянутые ей очки с мутными стёклами.

– Это чтобы я никого больше не замедляла? – тихо спросила она.

Директор вздохнул и потёр переносицу. Найка поспешно надела очки и молча ждала.

– Со временем ты сумеешь делать куда больше, поэтому не будем ждать несчастных случаев, – неловко ответил он и повторил: – Носи, не снимая. Такие же были у твоей матери.

И ушёл.

Как будто Найке мало того, что у неё будет особенная вещь, которой нет у других! Мало у кого было что-то своё, личное. Одежда и обувь, порой даже расчёски были общими. Только старшие ребята мастерили себе свои собственные. Разве что зубные щётки и чашка с ложкой у каждого были свои, но очки – это вам не щётка, куда круче.