Книга И жили они долго и счастливо, страница 102 – Алёна Селютина

Настасья опустила дочь в кроватку, подоткнула одеяло, подложила под спину игрушечного сокола, сшитого на заказ. Пошла на кухню, трясущимися руками налила воды из графина, залпом выпила и опустилась на стул, застыв. Сил не было. Мыслей тоже. Небо успело посветлеть, и комната наполнилась светом, а Настасья очнулась, лишь когда повернулся ключ во входной двери, и бросилась в коридор.

– Привет, – сказал Финист.

И тут она заплакала.

– Ну, ну. – Сокол неловко обнял ее: всякое движение явно давалось ему тяжело. – Не плачь. Ты уже знаешь, да? Неприятная вышла ночка. Ну же, Настя… Слушай, меня подлатали, конечно, но мне бы лечь.

Настя шмыгнула носом, вытерла слезы, запрещая себе продолжать. Она отлично умела не плакать.

– Давай помогу, – предложила она, потянув за рукав куртки, но снова замерла.

На расшитом ею кушаке и на серой футболке Финиста багровели засохшие пятна крови.

– Не уверен, что отстирается, – виновато поморщился Финист. – Сможешь сделать новый? Этот в прямом смысле спас мне жизнь. Тот, кто меня откачал, без него просто не заметил бы меня в темноте. Эй, Настя… Настя!

Она всегда считала себя сильной. Редко позволяла себе слабость, тем более при муже. Но сейчас ноги подвели, в глазах потемнело, Настасья почувствовала, как ее качнуло, но Финист подхватил.

– Так! – прикрикнул он. – А ну приди в себя! Я жив и относительно здоров, завтра и не вспомню. Прекрати тут нюни разводить.

Настя кивнула. Зрение прояснилось. Она высвободилась из рук Сокола, сделала несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.

– Не кричи, – попросила она, – Яру разбудишь. Снимай все. Что не отстираю, то сожгу.

Она была уверена, что, вернувшись в спальню, застанет Сокола в постели, но тот стоял у окна, глядя куда-то в небо. Обернулся на ее шаги.

– Ты ведь не считаешь себя виноватой в том, что я оказался должен Баюну? – спросил он.

Настя замерла. Муж смотрел мрачно и тяжело и явно ждал ответа, только она не знала, какого именно. Да и был ли здесь правильный ответ?

– Я… – начала она и замолчала.

– Отвечай, – потребовал Сокол.

Годы, что Финист провел во главе Отдела, ожесточили его. Не то чтобы он давал ей повод бояться, но он стал резче и холоднее, и порой в его интонациях и взглядах проскальзывало то, чего Настасья предпочитала не замечать. И вот сейчас он смотрел на нее, будто допрашивал, а она была не его женой, а обвиняемой. Но Настасья прожила с ним шестьдесят лет, тридцать из которых он боролся с тьмой, и выдержала взгляд.

– Конечно, я так считаю, – так спокойно, как только могла, ответила она. – А разве я могу думать иначе?

Сокол нахмурился, брови сошлись на переносице.

– Почему ты никогда об этом не говорила?

Настя вздохнула, дошла до кровати, села. Она терпеть не могла выяснять отношения в спальне: почему-то именно здесь их ссоры всегда заканчивались особенно плохо.

– Не смогла, – честно ответила она. – Сначала думала, а вдруг ты согласишься, я бы с ума сошла. А потом мы приспособились, прижились, ты повеселел… Ну, и у моих извинений, пожалуй, вышел срок годности.

– И что все это значит? – спросил Сокол.

Голос его все еще был холодным и жестким.

– Прекрати со мной так разговаривать, – потребовала Настя. – У тебя для этого твои темные есть. А я твоя жена.

– Тридцать лет вины? Настя, я тебя слишком хорошо знаю. И теперь все твои командировки, все твои вечерние отлучки предстают передо мной в другом свете. Я думал, ты испытываешь этот мир на прочность, развлекаешься, наконец-то получив все, о чем мечтала, а ты… бежала от меня?