Книга Нарисую себе счастье, страница 7 – Марианна Красовская

— Нравится, — тихо шепнула. — Очень красиво.

— Сумеешь так же?

— Сумею, — кивнула уверенно. — Через годик-другой. Научусь и сумею.

Мужчина засмеялся громко и свободно, а я наконец разглядела его лицо.

Невысок, пожалуй, даже ниже сестры. Не сильно и старый. Широкий, почти квадратный, с могучими плечами и длинными руками. На медведя похож и статью, и фигурою. Совершенно простецкое лицо: нет в нем аристократической утонченности или томной бледности. Мужик мужиком. Крупный нос, пухлые губы, русые волосы торчком, широкие брови, короткая борода. Веселые синие глаза. И загар тоже как у мужика.

Не усмотрела я особого богатства и в одежде. Простые полосатые портки, как и мой отец носил, и большая часть деревенских, обычная сорочка густо-синего цвета. Рукава подвернуты, из расстегнутых верхних пуговиц возле шеи виднеются курчавые волосы.

Положим, дома любой человек волен одеваться как ему удобно, но ведь Казимир Федорович в сапогах! Значит, собирается куда-то! Где же парчовый жилет, шелковый шейный платок, кожаные перчатки?

— Зовут тебя как, мальчик?

— Маруш.

— Я, стало быть, Казимир, — и мужчина протянул мне ладонь. — Знакомы будем.

Я сглотнула и пожала крепкую мозолистую руку.

В просторной светлой гостиной вдруг стало как-то тесно. Доктор Пиляев, обнаружившийся за спиной этого медведя, мне подмигнул и встал возле окна, а хозяин дома уверенно уселся в кресло и широко мне улыбнулся. Наверное, это должно было выглядеть как ободрение. Мне же показалось — сейчас прожует и косточек даже не оставит.

— Итак, Маруш, мне сказали, ты хочешь работать у меня? Все верно?

— Да.

Когда не нужно, я болтаю без умолку. Теперь же словно язык проглотила, пялилась на него и даже боялась моргнуть. Хотя самое страшное и сложное уже свершилось: я все же разговариваю с самим Долоховым.

— Может быть, ты расскажешь мне о своих умениях? — Казимир Федорович на диво терпелив с таким недоумком, как я.

— А… ну это… я рисовать умею.

— Уже неплохо. Учился где-то или самоучка?

— Учился. В Большеграде. Пока там жили, ко мне учителя приходили. Учитель искусств очень хвалил и желал, чтобы я потом в гильдию художников шел.

— Ясно. А сейчас где живешь? — с любопытством спросил Долохов, небрежно закинув ногу на ногу. — Не в Большеграде?

— Нет, в деревне. В Прилеске, — немного расслабившись, я спрятала руки под бедра (чтобы не хвататься за так понравившуюся мне чашку) и уже спокойно продолжила. — Мы в городе продали часть дома, в деревне купили, вот. Пять лет назад.

— Тебе годиков-то сколько? — остро сверкнул глазами Долохов.

— Пят…надцать, — призналась я, уже понимая, что нужно было сказать — два года как уехали. Нет, один. А то арифметика выходит неважная. Ясно ведь, что ребенком меня только и учили.

Как ни странно, фабриканта этот факт не смутил. Он потер переносицу и спросил как-то тоскливо:

— Родители-то живы?

— Отец умер, мать сильно больна, — выдавила из себя я. — Брат еще маловат, чтобы работать. А мне в самый раз.

— И почему я не удивлен? Хорошо. Рассказывай, что умеешь?

— Красками рисовать на заборах, — осмелилась пошутить я. — Углем на стенах. Маслом пробовал, акварелью, тушью. Карандашом графитовым. На бумаге, на холсте, на дереве. На фарфоре не пробовал, но, думаю, научусь.

— Гляди, какой умелец. Ольга!