Книга Угольки, страница 28 – Клэр Кент

— Спасибо, — он поднимает шарф и пару раз обматывает им шею. — Идеально подходит.

Я хихикаю, осознав, что он действительно это ценит.

Остаток дня тоже проходит хорошо. Мы едим жареную свинину с зелеными бобами, ямсом и клюквенным соусом (все это консервированное). Прибираясь после ужина, я пою рождественские письма, а вечером Кэл позволяет мне вслух зачитать начало новой книги.

Это лучший день, что был у нас с тех пор, как те мужчины ворвались и разрушили все, что только зарождалось между нами.

Надеюсь, это означает, что Кэл снова смягчается, но все не так. Когда приходит январь, он становится как никогда холодным и молчаливым, и эта легкая рождественская оттепель исчезает.

Январь еще холоднее декабря. Температура редко поднимается выше нуля (автор не уточняет, по Цельсию или по Фаренгейту, но ноль по Фаренгейту — это -18 по Цельсию, — прим.), даже днем, и зачастую так холодно, что Кэл почти не выпускает меня из дома. Днем после обеда он выходит нарубить дров, хотя у нас их всегда полно, и в это время он позволяет мне выйти на короткую прогулку, чтобы я хотя бы размяла ноги и подышала свежим воздухом. Прогулка никогда не бывает приятной. Для этого слишком холодно. Но это лучше, чем ничего.

Не считая этих коротких ежедневных перерывов, мы постоянно торчим в хижине, состоящей из одной комнаты.

По мере того, как дни утекают один за другим, я злюсь все сильнее и сильнее. Я даже не уверена, почему, поскольку этот жесткий и грубый засранец всегда был частью Кэла. Он тот же мужчина, которого я знала годами, но теперь я знаю его лучше. Настоящего Кэла. Мужчину, который может смеяться, слушать и чувствовать. И меня до невозможности раздражает, что он снова полностью отгородил меня от этого мужчины.

Так что я раздражительнее обычного. В некоторые дни я клянусь не говорить ему ни слова, пока он не заговорит со мной, и мы час за часом молчим. В другие дни я решаю намеренно действовать ему на нервы, так что постоянно говорю, тычу его и в целом лезу в его пространство, пока он не начинает буквально рычать на меня. А в некоторые дни я тупо пытаюсь не расплакаться.

Проходит две недели января, и теплее не становится. Такое чувство, будто мы абсолютно одни живем в мире изо льда.

Кажется, пятнадцатого января я до сих пор пребываю в депрессии, эмоциональном измождении, и во мне кипит негодование в адрес Кэла. Большую часть утра я сидела тихо и читала в постели. Кэл расположил наши постели поближе к дровяной печи, чтобы ночами нам было теплее. Однако к обеду я уже не могу сосредоточиться на словах или страницах. Мы как обычно едим за нашим маленьким столиком — вяленая свинина и консервированный суп — и он до сих пор не разговаривает. Он вообще ничего не говорит.

Вся эта ситуация так расстраивает и злит меня, что я буквально трясусь от попыток удержать все внутри.

Затем он шумно прихлебывает суп.

— Заткнись нахер, — рявкаю я.

Он моргает, явно сбитый с толку моим резким тоном и грубыми словами.

— Не смей выглядеть оскорбленным! — я так зла, что практически скалюсь. — Ты не имеешь права месяцами обращаться со мной как с куском дерьма, а потом вести себя так, будто мне не разрешается обращаться с тобой как с куском дерьма в ответ.

Его серые глаза прищуриваются. Плечи напрягаются.

— Что я тебе сделал?