Книга Половина пути, страница 56 – Юля Тихая

Пусть доберётся до дома. Родные люди, привычная обстановка. По крайней мере какое-то время она наверняка сможет не работать, отдохнёт, восстановится, отъестся. И потом уже встретит кого-нибудь, кто поможет ей улыбаться в постели, а не плакать.

Следовало с сожалением признать, что брентова хвалёная мужская выдержка на этом месте немного буксовала. Разумеется, он не собирался пользоваться дурными предложениями перепуганной девушки, которая «не против»: Брент предпочитал живых женщин, и чтобы его хотели в ответ. Но и совсем к ней не прикасаться…

Её хотелось целовать и трогать. Смотреть, как она смелеет и расслабляется. Смеётся. Разводит руками сплетённые из силы красочные пятна…

Ольша могла сколько угодно защищать своего Лека, но для Брента картинка уже сложилась, и она была весьма неприглядной. Они были вместе, потому что «так вышло» (то есть кое-кто не удержал своего дружка в штанах рядом с шокированной девочкой), а потом Ольша, похоже, разбитая своим нравственным падением, просто на всё соглашалась, мол, что уж теперь. И это было довольно-таки отвратительно, — но, по правде говоря, это не объясняло её слёз.

Брент не вчера родился и служил почти всю войну: сперва на Стене, в довольно тепличных условиях, а потом — где придётся. Брент видел много разного, в том числе такого, чего вообще не должно быть. И, конечно, он знал, что случалась самая разная грязь, видел труп изнасилованной женщины и говорил с молоденькой медичкой, которая порезала себя ножом, чтобы уехать из полка и хотя бы так избавиться от домогательств. Её судили за дезертирство, и чем кончилось то дело, Брент не знал.

Ничего такого он никогда не примерял к Ольше, хотя насилие могло бы объяснить если не всё, то почти.

В самом начале, в Кречете, она казалась больной. А ещё вздрагивала от любых прикосновений, смотрела затравленно и бросалась многословно извиняться, когда ей казалось, что Брент чем-то недоволен. Она могла бы дождаться королевского поверенного, но не стала, хотя в самостоятельной поездке через всю страну не было совершенно никакого смысла. У неё не было ничего своего, она попросила денег и только тогда обзавелась вещевым мешком.

Тача грозила пальцем и велела «не обижать девочку». Хотя Брент и не планировал никого обижать, сам же и попросил посмотреть её горло. А девчонка купила свои полоскания только в городе, но уже в поезде пахла травами, прятала какую-то коробочку. На въезде в Рушку, когда Брент предложил прогуляться пешком, ковыляла как-то странно…

Потом, напившись, Ольша объявила торжественно: «я — не беременна!». И Брент посчитал это то ли пьяненькой шуткой, то ли всплеском загадочных женских гормонов. А она, может быть, на самом деле поэтому и напилась.

Получается, совсем недавно… А Брент ещё полез к ней со своими нежностями.

«Другое плохое», «нечего рассказывать». Всё складывалось, и тем не менее получался совершеннейший бред. Можно понять историю вроде той, что была у Ольши с Леком, можно представить слишком настойчивые ухаживания, от которых девушка не понимает, куда деваться. Но насилие?

Танги не церемонились с пленными (справедливости ради, марельцы тоже) и умели доходчиво продемонстрировать всё суровое многообразие пыточного инструментария, чтобы заставить людей работать. Устав королевства Марель велел «беречь силы для будущего освобождения» и «сохранять жизнь и здоровье, чтобы скорейше вернуться в строй»; танги, насколько знал Брент, наставляли своих людей примерно так же. Были и те, кто предпочитал умереть, но не снабжать врага депрентилом, и их мучения служили уроком для всех остальных.