Книга Метка Вечных, страница 48 – Валентина Зайцева

— Любопытство, — продолжил Торнеус, бросая испачканное полотенце в медный таз в углу кабинета. — Валерия пожелала бросить взгляд в тёмные глубины современного человеческого сознания, прежде чем эта девушка окончательно присоединиться к нашим рядам. Понять, что движет этими жалкими созданиями в их нынешнем воплощении.

Ах, да. Нисхождение. Оно вносило столько сумятицы в устоявшийся уклад нашего мира, переворачивая всё с ног на голову, вливая новую жизнь и новую, бурлящую энергию в мир, давно уже отживший свой естественный срок. Для всех нас, тех немногих, кто оставался в этом забытом Богом краю, это было единственным источником волнения и надежды на перемены.

— Владыка Каэл благодарит тебя за верную службу, — вновь произнесла Илена, неподвижно стоя у моего плеча, словно изваяние из белого мрамора.

Нет, я вовсе не делал ничего подобного. Я мысленно сделал ей резкий выговор, и наша давняя психическая связь донесла до неё моё нараставшее недовольство с той же неотвратимостью, с какой луны восходят на тёмном ночном небосводе. Выражение её точёного лица не изменилось нисколько; я прекрасно знал, что ей нет никакого дела до моих упрёков и замечаний. Она была неизменна, как камень.

— Не говори за меня, Илена, — тихо, но твёрдо и предельно ясно произнёс я, не отрывая взгляда от спящей девушки.

Илена слишком часто брала на себя роль смягчителя моих резких манер и грубоватых высказываний. «Я лишь привношу крупицу столь необходимой цивилизованности туда, где её от природы нет и быть не может», — обычно говорила она своим ровным, лишённым всяких эмоций голосом.

— Это всё, что я делаю, владыка. Не более того, — прозвучал её беззвучный ответ у меня в голове, голос прохладный и отстранённый, знакомый мне так же хорошо, как и мои собственные затаённые мысли.

— Для меня это поистине большая честь, разумеется, господин, — Торнеус склонил свою седую голову в почтительном, отточенном годами поклоне.

Эти пустые комплименты и церемонные вежливости — вот чего я не выносил более всего на свете, что вызывало во мне почти физическое отторжение. Я глубоко презирал это подобострастие и низкопоклонство, эти пустые слова, лишённые всякого искреннего содержания. Торнеус испытывал к моей персоне не больше истинного почтения, чем к потёртой бархатной портьере на покосившемся окне, и его едва скрываемое презрение было явным и очевидным, как яркое солнце над бескрайними степями в разгар июля. Но Торнеус испытывал ко мне страх — настоящий, первобытный страх, — и это было единственно верной и правильной реакцией. Я не желал иного. По крайней мере, страх — эмоция подлинная, настоящая, не замутнённая притворством. Уважение — неосязаемо, это лишь химера, порождённая лицемерным человеческим обществом. А страх… страх всегда служит своей чёткой и понятной цели.

Меня внезапно, с непреодолимой силой, охватило смутное желание схватить Торнеуса за его костлявый затылок и с размаху размозжить его седую голову о грубую штукатурку стены, посмотреть, как брызнет кровь на выцветшие обои. Я мог это сделать совершенно безнаказанно. Я был единоличным царём здесь, в этих краях. Я почувствовал, как непроизвольно дёрнулась моя правая рука, и почти мгновенно вновь ощутил настойчивое присутствие Илены в своём запутанном сознании.