Книга Пророк, страница 214 – Дж. С. Андрижески

Он удержал меня, испытывая мой свет.

Затем он снова ударил меня, прямо по заднице голой рукой, и я вскрикнула, заёрзав под его руками и светом. Однако я не могла. Я не могла пошевелиться. Я почувствовала, как усилилась его боль, когда он опять меня ударил. И опять.

Боль становилась хуже, а не лучше.

Выносить её становилось тяжелее, а не легче.

В какой-то момент я начала орать на него.

Я не могла осмыслить собственные слова. Ревик не останавливался, что бы я ни говорила, и тогда я перестала пытаться контролировать эти слова… или даже следить за ними.

Но некоторые вещи выделялись среди всего остального.

Я назвала его куском дерьма, как и Анжелина.

Я говорила, что ему на меня насрать.

Я говорила, что он меня не хочет, что он никогда меня не хотел. Я говорила, что они правы насчёт него, что он абьюзер и насильник. Я говорила, что мне уже безразлично, что он станет делать, и я знала, что ему никогда не будет достаточно меня, что бы я ни делала, какой бы шлюхой я для него ни была. Я говорила, что он может трахать кого угодно — хоть Уллису, хоть Даледжема, хоть мою мать — и я не попытаюсь его остановить.

Я говорила, что больше не хочу быть замужем за ним.

Я говорила, что он хотел кого-то слабого, кого-то мягкого, кого-то непохожего на меня.

Я орала на него за то, что он врал мне, что он нарушил клятву… за то, что он был трусом, который никогда не говорил мне правду и который в принципе не способен кому-либо сказать правду.

Я обвинила его в том, что он трахал других людей на корабле.

Я обвинила его в том, что он хотел Даледжема, хотел Уллису, трахал её после того, как она его избила, соврал мне и себе о причинах, по которым он к ней пошёл.

Я говорила ему, что он не любит Лили.

Я говорила и другие вещи. Некоторые из них о Кэт. Некоторые о том, что он подобен Дитрини. Я обвинила его в том, что он хочет причинить мне боль, сломать меня так же, как этого хотел Дитрини, чтобы я тоже была мягкой.

Я чувствовала, что некоторые из моих слов причиняли ему боль, но он меня не отпускал.

Он также не останавливался.

Когда я подумала, что хуже уже не будет, боль стала ещё сильнее.

Я ощущала его в своём свете. К тому времени он проник ещё глубже в мой свет, притягивая, раскрывая меня. Он не останавливался, даже зная, что я могу ещё сильнее возненавидеть его. Я чувствовала, как он проскальзывает в трещины, образующиеся в моём щите — сквозь боль, которая пульсировала в моей груди последние два дня и зародилась на пляже перед тем, как я отошла в сторонку с Кали. Я пыталась задавить её, но она просто оставалась в моей груди, тлея, не выходя, но наполняя мой свет дымом.

Боль заполыхала ещё жарче.

Она уже стала сильнее боли от его руки.

Она начала завладевать моим светом, мучая меня, терзая мою грудь, живот и горло обжигающе горячим ощущением, и вот я уже не могла говорить, не могла дышать.

Я вспомнила Кали на том пляже. Боль скрутила мои внутренности, должно быть, от воспоминаний. Я вспомнила их, их обоих. Я вспомнила…

Боги. Я вспомнила Даледжема.

Я помнила, как он оставил меня под той эстакадой.

Он оставил меня там.

Я любила его, доверяла ему… а он бросил меня там.

Я помнила, как кричала и звала его в темноте. А затем я снова оказалась в темноте, после того как Касс вскрыла меня и бросила. Я помнила её лицо, её улыбающееся лицо. Она была так счастлива причинить мне боль. Сделать мне больно и бросить вот так сделало её счастливой.