Книга Неладная сила, страница 24 – Елизавета Дворецкая

Добравшись до дома в Сумежье и улегшись спать, Демка все думал о покойнице. И не хотел, но она сама поселилась под опущенными веками, и выкинуть ее прочь не получалось. Неужели ему померещилась ее красота? Но Хоропун видел то же, что и он, и кольца ее золотые видел. Он-то, Хоропун, и придумал попытаться их взять. Стало быть, не померещилась… а просто она стала другой.

Щека еще болела, и пришлось спать на другом боку. То проплывало перед ним лицо Устиньи, потом снова покойница… красавица с золотыми косами. Потом та вдруг засмеялась, не открывая глаз, и сказала:

«Эх ты, Демка Бесомыга! Робок ты, боязлив, оттого и неудачлив! Догадайся ты меня поцеловать – ожила б я и стала твоей невестой. Ты теперь мой навек – пометила я тебя ручкой моей белой. Хочешь от пятна избавиться – приходи ко мне снова, только в одиночку, и вновь я тебе в истинном моем облике покажусь. Позови меня по имени – увидишь, что будет…»

Демка очнулся и только тут понял: это был сон. В темной избе тихо, сердце бешено колотится. В памяти ясно звучал девичий голос, серебристый смех… И жутко делалось от этого смеха, словно затягивал он в какую-то холодную глубь. От сильной дрожи как будто кожа сползала с тела. Демка крестился, твердил молитвы, которым научила Устинья, но слова путались и падали бессильно, как мотыльки с опаленными крыльями. Только и помнились железные двери, железные замки, да еще ключи, что забирают на небо звезды.

Весной в кузнице хватало работы: вострить лемехи, ковать и чинить прочие орудия, нужные для предстоящего лета. Демка работал с Ефремом, сыном его старого наставника Деряги. Стоило стихнуть перезвону молотов, как где-то в углу раздавался тонкий голосок:

– Железо ковал?

– Ковал! – отвечал ему такой же, из другого угла.

– А в песок совал?

– Совал!

После этого оба голоска разражались сдавленным хохотом, будто разыграли шутку, и замолкали на время. Демка, как и Ефрем, на них даже ухом не вел: для них это значило не больше, чем воробьиный щебет во дворе. «Слышишь что-нибудь?» – спросил Демку старый Деряга в его первый день здесь. «Слышу, – ответил отрок. – Будто двое переговариваются. Это кто?» – «Помощнички мои. Коли слышишь, так быть тебе кузнецом!» Невидимые помощнички не просто так болтали: в затруднительных случаях могли и дельное подсказать, за что Ефрем каждый день ставил им в угол мисочку каши.

Куда больше Демку занимал его нынешний сон. О нем он никому и слова не сказал. Покойница хотела… чтобы он ее поцеловал! Ишь чего выдумала! Девки и молодки не жаждали Демкиных поцелуев – их отпугивало его рябое лицо, вечный запах дыма и горячего железа, черные руки и слава шалопута. Втайне ему это причиняло досаду, в чем он никогда не признался бы. Но не безумец же он, чтобы целоваться с бойкой покойницей!

«Назови меня по имени», – сказала она. Знать бы еще ее имя… Или лучше не знать? Да и кто его скажет?

В кузнице вечерами часто собирались сумежские мужики – кто по делу, а кто под прикрытием дела язык почесать. В этот раз все толковали о мертвой девке, но прибавить к уже известному никто не мог. Одни говорили, что, мол, из озера явилась неведомая святая, оттого и нетленна. Другие возражали: не святая она, а грешница великая, бесовка, коли ее ни земля, ни вода не принимает. Будь в Сумежье священник, его было слово решило спор, но без отца Касьяна и спросить было не у кого. В обычное время Демка был любителем почесать языком и на всяк спрос имел свое мнение. Теперь же забился в темный угол и угрюмо отмалчивался. О том, что покойница дала ему пощечину, он никому не рассказывал, да и Хоропуну обещал шею свернуть, если тот проболтается. По намекам Демка понял, что след на его щеке относят на счет Устиньи, у которой в доме он провел ночь. То, что его имя связывают с именем Устиньи, и льстило Демке, и смущало: как бы она не подумала, что глупый слух он же и запустил. Худая была бы плата за то, что их с Хоропуном приютили и успокоили.