Онлайн книга «Неладная сила»
|
Устинья взяла лукошко, поблагодарила, стала перекладывать яйца, уложенные в солому, из лукошка в деревянную миску. За помощь Куприяну часто приносили съестное, и в весеннюю пору это было очень кстати. – А коли будет мало, так ты скажи, я еще чем поклонюсь, – несколько робко сказала Мавронья у нее за спиной. Устинья обернулась. На хворую гостья не походила, так о чем же пришла просить? – Еще холста беленого хороший есть косяк, локтей двенадцать в нем, – добавил та. – У меня Устиньюшка, и к тебе дело, не только к дядьке… Ты уж прости балбеса-то моего! – Мавронья жалостливо скривила лицо, измятое тонкими морщинами. – Без отца-матери рос. У них в семье мужики долго не живут… Федотьюшка-то за Данилку убегом вышла, ее родители за другого ладили, осерчали, не простили… У нее только тетки в Усадах оставались, да сынка ее знать не хотели. А у меня своих тогда было шестеро, четверо вот померли, я ж одна на всем хозяйстве, где мне было за всеми углядеть! Он и рос, как репей, по улице день и ночь с собаками гонялся! Детки мои, правду сказать, его не очень-то привечали, говорили, объедает нас… Бог им судья! Сама не совладала, отдала Деряге на выучку, тот ремеслу обучил, слава богу, не дал пропасть, но вежеству-то кузнец не научит! Так и живет, бедняга… На Кикилии Мирошкиной женился, как на льду обломился, так и она сама, и Мирошка не рады были… Устинья привычно слушала перечень чужих семейных бед. В такие мгновения ей всегда приходила на память покойная мать, матушка Фотинья: сколько Устинья себя помнила, к попадье постоянно ходили бабы, выпрашивая помощи, совета, молитв. Выслушивать ей досталось по наследству, и Устинья терпеливо несла этот долг. Она понятия не имела, кто такие Федотьюшка и Данилка, Мирошка и Кикилия, и кому из них нужна теперь помощь. Может, Мавроньиным детям-жадинам или теткам из Усадов? Слушала, дожидаясь, пока гостья дойдет до сути своей надобности. Если какого зелья просит для укрепления мужикам, чтобы дольше жили, – это Куприян может помочь. А если нету лада меж мужьями и женами – в такие дела он не встревает, любовных чар не творит, отказывает наотрез. – А Килька и не доносила до срока, ничего и не вышло… – Мавронья тянула рассказ ровным унылым голосом, будто тонкую серую нить. – Сама померла на третий год, вот он бобылем и живет теперь, в хозяйстве пауки одни, мыши собрались да съехали со двора, чтобы с голоду не сдохнуть. Такова доля, что Божья воля! Уж кто в злой час на свет родился, кому нету от судьбы доли-счастья, тот весь век и промается. Некому и порадеть-то о нем, горемычном, вот только я. Ты уж прости его, а он больше озоровать не станет! Все-таки ж человек, не пес, крещеная душа, что ж ему, совсем пропадать? – Тетушка Мавронья, ты о чем говоришь-то? – мягко спросила Устинья. – Да про Демку, крестничка моего! Уж он с малых лет такой был шебутной! Да Федотьюшка, мать его, моей самой лучшей подружкой была. Как бы я ей в кумы не пошла? А уж коли пошла, так теперь весь век… – В чем беда-то твоя? – Устинья невольно бросила взгляд на оконце, желая поскорее услышать на крыльце дядькины шаги. – Да ты ж ведаешь… Демка… – Мавронья, не смея показать на себе, пальцем нарисовала кружок на лавке рядом с собой. – На щеке-то у него пятно огнем горит. Изурочился[8]. Три дня бродил смурной, работа из рук валилась, его аж Ефрем из кузницы гнал, а то, мол, и работу испортишь, и сам покалечишься. А вчера вовсе слег, захворал с призору. Лихорадка его трепет. Я уже лечила его – рубаху сорвала да сожгла. Да без толку. Еще верное средство, говорят, морду свиневью сушеную привязать, чтобы на нее перешла, да у нас свиней не забивали, нету морды. А его все треплет. Во сне кричит. Коли он тебя обидел чем – прости! – Мавронья встала со скамьи и поклонилась в пояс. – Прости, Христа ради, уговори дядьку… что сделал, то снять. |