Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 114 – Михаил Воронцов

Поэтому…

Я сделал складной станок сам — максимально просто и быстро. Взял жерди по полтора-два метра: одну оставил целой — она стала центральной ножкой, вторую распустил на две опоры. На столе выпилил поперечину длиной около сорока пяти сантиметров и в ней вырезал V-образный паз — шестью-восьмью сантиметрами в ширину и примерно трёх-четырёх сантиметров в глубину. В паз уложил полоску кожи с войлоком. Ложа арбалета теперь лежало мягко и не скрипело при натяжении тетивы.

Ножки соединил у вершины простым шарниром с железным штифтом, чтобы они складывались. На боках прибил короткие рейки и проделал в них зарубки: туда заходил клин задней опоры, и можно было точнее выставлять угол наклона приклада. Для фиксации угла раскрытия привязал боковые растяжки из верёвки — они удерживали ножки ровно и не давали раскрываться под нагрузкой.

Сбоку прибил маленькую стойку-упор: деревянный брусок с зарубкой и клином, которым поднимал или опускал приклад на пару градусов. На случай неровной земли под одну ножку всегда можно что-то подложить.

Прицеливание стало проще. разброс сократился почти вдвое по сравнению со стрельбой с рук.

А потом я сделал нечто еще более фантастическое — подзорную трубу.

Да, именно ее. Настоящую! Большую, тяжеленную, которую лучше использовать с сошек (для нее полагался еще один комплект), но которая со своим восьмикратным приближением позволяла увидеть то, что на что не способны ни самые острые глаза, ни наши оптические прицелы.

Длинна получилась сантиметров семьдесят. Диаметр объектива — шестьдесят миллиметров. Вес — где-то два килограмма.

Делая подзорную трубу, можно было выбирать между двумя схемами — «галилеевской» и схемой Кеплера. Вторая лучше галилеевской чуть ли не всем, кратность в ее случае можно было сделать не восемь, а вдвое больше, шестнадцать, но, как говорится, был один нюанс — изображение станет перевернутым! Привыкнуть к такому можно, но… Неудобно, и очень. Мозг тяжело воспринимает такую информацию. Поэтому я решил остановиться на более простом варианте.

Однажды вечером ко мне подошел Прохор Лиходеев.

Начал он без предисловий.

— В чем беда у нас, — сказал он. — Дай бог, вытащим Ивана из его тюрьмы. Но по лесу нам потом далеко не убежать — татары опомнятся быстро и поднимут весь улус на ноги. В лесу они нас догонят.

Я вздохнул. Прохор был прав — через лес ускользнуть не удастся.

— Надо по реке, — ответил я.

— Но у татар тоже есть лодки. Тоже можем не успеть скрыться.

— Что предлагаешь? — спросил я, хотя уже догадывался о его плане.

— Я думаю, надо их лодки спалить.

— Как? — переспросил я. — Заранее нельзя, только когда Иван уже будет на свободе, значит.

Лиходеев наклонился ближе.

— Надо так. Наши ребята в темноте перед тем, тихо подплывут к татарским лодкам, привяжут к ним тряпки, пропитанные жиром да смолой. Ночью это не будет видно. А как Иван освободится, лучники с другого берега будут стрелять по тем тряпкам — подожгут лодки, и те вспыхнут, как свечи.

— Согласен, — сказал я наконец. — План хороший, Прохор. Если всё сделать правильно, татары останутся без лодок.

— Надо будет попробовать, чтоб наверняка вспыхнуло, — сказал Лиходеев.

Прохор прав дважды — надо лишить татар возможности преследовать нас, то есть сжечь их лодки, и при этом сделать все наверняка. В том улусе, как сказали разведчики, несколько десятков лодок — от маленьких, рыбацких и охотничьих, до больших вмещающих десяток — полтора человек. Они для нас самые опасные, поскольку из-за большого числа гребцов могут развивать высокую скорость. Их надо спалить в первую очередь.