Книга Военный инженер Ермака. Книга 5, страница 90 – Михаил Воронцов

— А придем к Строгановым с мехами… — он сделал паузу, воткнув щепку глубже в землю. — И они скажут: «Это не ваша добыча, казаки. Это государства. Вы только исполнили государево дело, для того вас и послали. Так что мех — в казну, на московские нужды, ну и на наши тоже, ведь мы здесь по воле Москвы. А вам — благодарность царская, по гривенке серебра да по сукну на кафтан новый. И ступайте с Богом, служить дальше».

Он поднял глаза.

— И мы уже не хозяева своей судьбы. Мы — «служилые люди без государева жалованья». Слыхал такое? Значит — работай за спасибо и надейся, что когда-нибудь вспомнят о тебе в Москве. Разница понятна?

Я молчал, глядя на темную воду Иртыша. В голове вертелись мысли о том, как устроена эта странная система власти и подчинения, где вольные люди становились крепостными одной только грамотой с печатью.

— Им не нужен Ермак, который сам решает, с кем говорить и как жить, — продолжал Прохор, и голос его стал жестче. — Им не нужен вольный атаман, который держит землю размером с пол-Руси, держит города и остроги, мордву татарскую и остяков — всех держит на своем слове и сабле. Им нужен человек с ярлыком от воеводы и приказом из Москвы. Чтоб если скажут: «Отдай всё в ясак и ступай воевать дальше», он поклонился бы низко и отдал без спору.

Он с треском сломал щепку пополам и бросил обломки в реку.

— А Ермак так не умеет. Он — сам себе голова. Сам решает, куда идти и что делать. И к тому же… — Прохор помолчал, подбирая слова. — Русь нас бросила, Максим. Вспомни — обещали подмогу? Обещали. Прислали? Нет. Обозов нет, подкрепления нет, ничего нет. Мы воюем сами, своими силами, своей кровью. Погибнем — и некому будет весть отнести. Победим — припишут себе заслугу.

Я медленно кивнул.

— То есть, торгуя через Строгановых мы будем… зависимы?

— Не просто зависимы. — тихо ответил Прохор. — Они поставят своего приказчика в Кашлык. Дьяка какого-нибудь с грамотой. Станут считать каждую шкурку — соболя, бобра, даже белку паршивую. Запишут в книги. Будут решать, кому мы друзья, кому враги, куда идти войной, с кем мир держать. Скажут: «С этими дружите, этих бейте». И если завтра решат, что Ермак стал слишком велик, слишком много о себе мнит — так и скажут в Москве: «Атаман Ермак своеволит, государеву волю не чтит». И придут люди с грамотой и печатью. А с государевой грамотой спору нет — склони голову или потеряешь её.

Долго шумела река. Где-то вдали крякала потревоженная утка. Из Кашлыка доносились голоса.

— Потому, — сказал Прохор наконец, разглядывая свои руки, — потому с волей по простому торговать нельзя. Начнешь торговать — и волю потеряешь, как душу дьяволу продашь. Поэтому будем торговать тайно, через Гришу. Его и я знаю давно, и Ермак ему верит. Свой человек… если так можно говорить о торговце. Через него будем менять меха на всё нужное. Тихо, без шума, чтоб никто не знал. Ни в Москве, ни у Строгановых.

— А если… — сказал я, и голос мой прозвучал глухо в вечерней тишине. — Если про это узнают? Про меха наши? Про то, что мы тайно торгуем? Что тогда?

Прохор долго молчал, потом будто нехотя ответил.

— Тогда, — произнес он медленно, взвешивая каждое слово, — тогда будет хуже всего, что может быть.

Он поднял еще одну щепку и вонзил её глубоко в глину.

— Вот мы, — сказал он. — Сидим здесь, на краю света. За нами — тысячи верст до Руси. Держим Кашлык. Воюем с Кучумом, или кто сейчас будет после него. Берём ясак с племен. Живём наперекор всему — морозу, голоду, стрелам татарским. Нас боятся и уважают, пока о нас говорят, что мы воюем и побеждаем.