Книга Взаперти, страница 50 – Анна Одувалова

— Зачем⁈ — кричу, и эхо возвращает голос шепотом из темноты.

— Я же уже ответил тебе. Справедливость, — говорит он, ложась рядом на спину. Рука случайно касается моей. — Ты отняла у меня свободу. Я у тебя надежду на спасение. Теперь мы квиты.

— Ненавижу…

— Знаю, — с легкой грустью отвечает Джаспер.

Встаёт, поправляя манжеты рубашки. Бросаюсь на него с рыком, но наручники держат крепко.

— Вот почему нельзя тебя отпускать, — смеётся, поправляя растрёпанные волосы. Карго каркает в такт его голосу. — Будь паинькой — и наручники бы не понадобились. Просто посидела бы здесь до утра, потом я проводил бы тебя на первую пару. Убедился, что ты как приличная девочка учишься и все… паром бы уехал, а ты осталась со мной в моем личном кошмаре. А теперь тебе придется провести ночь в наручниках. Это не очень неудобно.

— Ненавижу! — шиплю в сотый раз и пытаюсь лечь удобнее. Колени прижимаю к животу, стараясь стать меньше. Невидимкой. Никем. — Ты… ты монстр!

— Это ты меня сделала таким… — Он уходит не оборачиваясь. Лишь у двери замечает. — Ужин принесут в восемь. Оцени мою доброту. Я не собираюсь морить тебя голодом.

Дверь захлопывается. Звук падающих засовов гулко отдаётся в рёбрах.

Остаюсь одна в полумраке и понимаю, что если Джаспер не вернется, я умру и никто, никогда меня не найдет. Вдруг именно в этом состоит его план?

Плачу уже не скрываясь и тихо бормочу: «Давид». Где-то в кармане кольцо, которое он сейчас должен был надеть мне на палец. Почему же так все несправедливо!

Тени на потолке складываются в лица: мать с ледяным взглядом, Дебора с синяком на шее, Элис с разбитыми очками. Все они смеются беззвучным смехом, пока я задыхаюсь в паутине собственных надежд. Интересно, если Джаспер не придет за мной, что быстрее я умру от голода и жажды или сойду с ума.

Нарыдавшись засыпаю, надеясь, что когда открою глаза, ничего этого не будет. Ни цепей, ни этой комнаты, ни Даркленда.

Просыпаюсь с головной болью. Когда открываю глаза, комната всё та же: серые стены, тусклый свет из узкого окна под потолком. На щеках коркой высохли слезы — их солёная горечь въелась в кожу. Пытаюсь пошевелиться и замечаю: с левого запястья кто-то снял наручники. На коже остался красный след, будто ожог от металла.

На тумбочке поднос: вода, апельсиновый сок, тарелка под крышкой. Рука сама дергается сбросить всё на пол, но желудок сжимается от голода.

«Демонстрациями ничего не добьешься», — сдаётся разум. Открываю тарелку: запечённая индейка с розмарином, киноа, тушёные овощи. Еда аккуратная, почти ресторанная.

Вилка вонзается в мясо слишком резко. Жую, глядя на часы над дверью: 6:47. Рассвет уже наступил. Если Давид всё ещё ждёт у храма… хотя нет. Это не в его характере, скорее всего, он решил, что я передумала.

Сок застревает в горле. Слёз нет — только комок в груди, который не протолкнуть. Откладываю вилку. На пальцах остаётся липкий след от соуса — вытираю об простыню.

Мне нужно отсюда убраться. Дать ему какой-то знак. Но дверь всё так же заперта.

Тарелка пустеет незаметно. Отставляю её, и накатывает оцепенение. Я проиграла. Джаспер перехитрил, запер, переиграл. Но сдаваться? Нет. Он не сможет держать меня здесь вечно — выпустит. Вопрос: когда? Успею ли до отхода парома? Вряд ли Давид рискнет остаться тут дольше. Если мать еще не узнала о том, что он тут, то скоро узнает. Это вопрос времени.