Книга Прядильщица Снов, страница 177 – Тория Кардело

Качели. Два потрескавшихся деревянных сиденья на ржавых цепях. Она опустилась на одно из них, все еще сжимая в руке шарф Полины. Мокрая от дождя доска неприятно холодила через тонкую ткань брюк. Пахло мокрым деревом, ржавчиной и мылом от шарфа.

Что-то в этих качелях, в их скрипе, в их унылом покачивании на ветру вдруг всколыхнуло в ней воспоминания, поднявшееся из глубин памяти, как пузырьки воздуха со дна темного озера. Она бывала здесь раньше. Часто. Очень давно.

Аля легонько оттолкнулась ногами от земли, и качели скрипнули, будто жалуясь. И этот звук был таким знакомым, таким родным… Он отозвался где-то глубоко внутри, задев давно молчавшую струну.

Бабушка. Конечно. Бабушка жила здесь, в этой панельке с облупившейся краской и вечно неработающим лифтом, с подъездом, пропахшим кошками и жареной картошкой. Алю приводили к ней каждые выходные, пока бабушка была жива. И они всегда, в любую погоду, даже зимой, выходили на эти качели. Бабушка подталкивала её, разгоняя качели, и пела тихие, протяжные песни своего детства.

— Выше, бабушка, выше! Я хочу до неба долететь! — тонкий голосок маленькой Али дрожал от восторга и предвкушения.

— Ишь ты, егоза! Давай до облачка для начала, а потом уже и до неба доберемся! — бабушка тепло засмеялась, подтолкнув качели шершавыми руками.

Аля закрыла глаза, позволяя воспоминаниям окутать её, как теплое одеяло. Запах бабушкиных духов — простой, сладковатый, немного похожий на ваниль с корицей, дешевый, как все советские ароматы, но такой родной. Чуть морщинистые руки с выступающими венами, и шершавыми, как наждак, ладонями. Серый пуховый платок, всегда пахнущий нафталином после зимнего хранения, с аккуратно выложенной бахромой.

«Мое солнышко, моя звездочка», — так называла её бабушка, когда они пили чай с вареньем на маленькой кухне, пропахшей свежими пирожками и сушеными травами.

Качели скрипели ритмично, убаюкивающе. Сквозь закрытые веки Аля ощутила, как последние лучи скудного октябрьского солнца прорвались через тучи и мягко коснулись лица, словно благословение давно ушедшей бабушки. Где-то вдалеке забренчала гитара — видимо, на лавочке у соседнего подъезда собрались местные подростки. Двор наполнился звуками вечера: хлопанье подъездных дверей, крики детей, возвращающихся из школы, гудки редких машин, лай соседской собаки. Кажется, жизнь продолжалась. Обычная, серая, монотонная жизнь провинциального городка, где никогда не происходило ничего примечательного.

Аля не приходила в этот двор ни разу после отъезда из Зимнеградска — за десять лет это место почти испарилось из её памяти, стало случайным мимолётным образом в тумане времени, прямо как Полина после смерти. Но сегодня ноги сами привели её сюда, к этим детским качелям, которые теперь казались такими маленькими.

Напротив, через двор, горели окна пятиэтажки. В одном из них женщина развешивала бельё на балконе, а другом мерцал голубоватый свет телевизора, а в третьем седой мужчина курил, высунувшись из форточки. Обычные люди. Обычные жизни.

Веки всё тяжелели, голова клонилась вниз. Руки, держащие цепи качелей, постепенно расслаблялись. Шарф Полины соскользнул на колени, но Аля не заметила этого. Она уже балансировала на грани сна и яви, проваливаясь в ту область сознания, где реальное смешивается с воображаемым.