Книга Генерал дракон моей сестры, страница 61 – Кристина Юраш

Я проснулась не от солнца. Его за снежной завесой и не было. Я проснулась от тишины. Той самой, что бывает перед катастрофой.

Тишина не пустая. Она — напряжённая, как натянутая струна, готовая лопнуть в любую секунду.

Казалось, сердце у меня уже не бьётся — оно висит в груди, как камень, обёрнутый в колючую проволоку.

Сегодня.

Сегодня он сделает ей предложение.

Да, формально помолвка уже объявлена, но сегодня — церемония. Торжество. Публичное скрепление обещаний. Сегодня всё станет окончательным. Необратимым.

Я знала это с самого утра. С того мгновения, как в голове промелькнуло всё, что связывало меня и его: его взгляд, что жёг кожу, его рука на моей талии у двери ателье, его поцелуй, которым он выжег мою душу насмерть.

И всё же, глупая, слабая, жалкая я, ловила себя на мысли: «А вдруг?..»

Вдруг он встанет перед ней и скажет: «Прости. Это была ошибка. Я не могу».

Вдруг он повернётся ко мне — прямо здесь, перед всеми — и скажет: «Эта. Только эта. Больше никого».

Но в ту же секунду совесть вонзала мне в грудь ледяной нож.

Витта. Сестрёнка.

Её сияющие глаза. Её детский смех. Её вера в то, что мир может быть добрым — потому что он добр к ней.

Если Гессен откажется — её сочтут отвергнутой. Опозоренной. Забракованной герцогом.

А в этом обществе позор страшнее смерти. Это клеймо, которое не скроет ни бархат, ни шёлк. Это клеймо, которое невозможно прикрыть драгоценностями. Оно будет светиться над тобой, куда бы ты ни шла.

Её засмеют. Затравят изысканно вежливыми колкостями. От неё отвернутся. Её имя превратят в предостережение для дочерей аристократов: «Не будь как Витта, внучка старой Хейверинг — доверилась чувствам, а осталась ни с чем».

Я лежала, впиваясь ногтями в простыню.

Всю ночь мне снилось, как он целует меня не тайком возле двери, а прямо в зале — перед всеми. Как берёт мою руку вместо её. Как говорит: «Я ошибся. Она — моя».

Но потом я вспомнила лицо Витты.

Её смех. Её слёзы.

Её глаза, в которых загорелась надежда — не на бриллианты, не на титул, а на человека, который ей очень дорог, и совесть обнимала ледяными тисками мое сердце.

Если сейчас Гессен отступит — её уничтожат.

Не сразу. Не грубо. Но постепенно. Как убивают свет — занавеской, плотной и безжалостной. Общество не простит разорванной помолвки. Бабушка убьёт её взглядом. А он… Он останется в моей жизни — но ценой её счастья. Готова ли я к такому счастью?

Нет.

Лучше я сгорю.

Лучше я уйду с помолвки с разорванным в клочья сердцем. Лучше я спрячу эту боль, проглочу ее, но пусть сестра будет счастлива. Пусть эта боль, словно коррозия, уничтожит мою душу изнутри, но я не позволю сестре стать посмешищем. Нет. Никогда.

— Мадам, пора, — тихо сказала Присцилла, отдёргивая занавеску.

Свет утреннего солнца, редкий в эти снежные дни, упал на пол, как милость, которой я не заслуживала.

Служанки вошли молча, с подносами, притирками, флаконами с духами, бальзамами. Они мыли меня — бережно. Я не тело. Я — аксессуар к свадебной церемонии. Подружка невесты. И сегодня я тоже буду в центре внимания.

Меня омыли горячей водой с лавандой и бергамотом.

Расчесали волосы — медленно, нежно, будто распутывали цепи.

А потом из коробки достали платье.

Платье…

Боги, это платье.

Зелёное, как лес в полночь. Оно облегало меня, не сковывая — будто создано не портными, а самой тоской. Кружева, вышивка, мерцание драгоценностей. Всё это казалось мне чужим и далёким.