Книга Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную, страница 71 – Арина Лунная

Леденящий ужас в повозке. Горечь предательства, острое, как нож. Боль от его слов в саду. Страх снова довериться. И… тепло. Тепло, которое я всегда чувствовала рядом с ним, даже когда ненавидела. Воспоминание о его улыбке. О его руках на моей талии во время танца. О том, как он смотрел на меня тогда, словно я единственная звезда в его небе.

Наши эмоции сталкиваются, переплетаются, не борясь, а сливаясь. Его боль встречает мою. Его надежда подпитывает мою. И в этот момент между нами нет лжи. Нет прошлого. Есть только сейчас. И доверие. Хрупкое, новое, но настоящее.

Я чувствую, как по нашим сцепленным рукам пробегает разряд. Не боли, а… энергии. Чистой, сияющей.

Я открываю глаза. Джонатан смотрит на меня, и его глаза сияют. Не драконьим золотым огнем, а чем-то более мягким, более человечным. Он все видел. Все чувствовал.

— Посмотри, — тихо говорит Серафим.

Я опускаю взгляд на книгу. Первый символ в виде переплетенных рук мягко светится, а затем медленно гаснет, словно чернила растворяются на пергаменте.

Печать Доверия снята.

Мы одновременно отпускаем руки. Между нами повисает новое молчание. Глубокое, полное понимания.

— Одна снята, — говорит Джонатан, его голос низкий и немного хриплый. — Осталось шесть, — он отводит взгляд в сторону и кажется, я понимаю что он чувствует…

Серафим смотрит на нас, и на его губах играет редкая, не язвительная улыбка.

— Самый сложный шаг вы уже сделали, — говорит он. — Остальные… должны быть не легче. Но теперь вы знаете, как это работает.

Я смотрю на исчезнувший символ, затем на Джонатана. И впервые за долгое время я чувствую не тяжесть ожиданий, а странную, окрыляющую уверенность. Мы справимся. Мы должны.

Амелия

Тишина после ритуала висит в подвале иной, не напряженной, а глубокой, наполненной пониманием, что теперь вибрирует в воздухе между нами, как натянутая струна. Я все еще чувствую эхо его эмоций в своей груди. Ту острую, жгучую боль, которую он носит в себе все это время. И под ней ту самую хрупкую надежду, что теперь становится и моей.

— Осталось шесть, — произносит Джонатан, и его голос, низкий и хриплый, звучит не как констатация факта, а как клятва.

Внезапно он поворачивается к Серафиму. Его золотые глаза, еще секунду назад мягкие, снова становятся острыми, как лезвие.

— Ты знал. Еще до того, как мы начали. Ты знал, что первая печать — это доверие.

Серафим, все еще стоит прислонившись к стеллажу, и медленно выдыхает. Его насмешливая маска не возвращается.

— Я предполагал. Логика бабушки Амелии, точно так же, как и логика нашего рода, была… прозрачна в своей сложности. Она прячет артефакт не от воров, а от недостойных. Что проверяет достоинство лучше, чем способность доверять тому, кого ты предал, и прощать того, кто предал тебя?

— Почему ты не говорил нам об этом ранее? — в голосе Джонатана снова звучит стальной отзвук, но теперь в нем нет ярости. Только требование правды.

— Потому что, братец, — Серафим отталкивается от стеллажа и делает шаг вперед, — если бы я сказал: «Вам нужно безоговорочно доверять друг другу», ты бы стал пытаться. Ты бы надел маску доверия, как надеваешь доспехи. А она, — он кивает в мою сторону, — почуяла бы фальшь. Это должно было случиться естественно. Или не случиться вовсе.

— Значит, именно поэтому ты говорил о магии? О том, что Джонатану нужна лишь она. Что он хочет отнять ее у меня.