Книга Фабрика воспоминаний, страница 73 – Клелия Ренуччи

На глаза Габриэля выступили слезы, в его душе бились самые противоречивые чувства — от радости, что он обнаружил след Орианы, до ужаса от того, в каком состоянии она пребывала.

Ночью Габриэлю беспрерывно снились кошмары. Днем на работе он был подобен призраку, мечущемуся между офисным столом и студией звукозаписи. В ответ на расспросы обеспокоенного академика с острова Сен-Луи Габриэль соврал, будто его удручает процесс подготовки к программе пантеонизации — мол, после изучения стольких архивных материалов он ощущает себя выпотрошенным. Бессмертный не купился на эти россказни.

— Это все из-за вашей Орианы? — уточнил он, проницательно глядя на Габриэля.

Тот как можно небрежнее махнул рукой, и академик тактично сменил тему.

Жанна поделилась еще одним воспоминанием о своей лагерной жизни — эпизодом освобождения Шлибена. Накануне, пятнадцатого апреля 1945 года, Жанна и Ориана находились в бараке, по которому из-за сильной метели, столь неожиданной для середины весны, разгуливал ветер.

Примостившись на одной койке, они представляли себе, как вернутся домой. Ориана тревожилась о судьбе Джакомо. Пришел ли он тем вечером на репетицию? Вера, что она сумеет отыскать его, когда этот ад канет в прошлое, придавала Ориане стойкости. Она поведала Жанне про свою дочь Луизу, которая росла вдали от матери. Ориана надеялась, что в школе-пансионате, куда она отправила Луизу, с той обращались хорошо. Что касается Поля, тот перестал быть частью ее жизни, хотя она и упоминала его имя на допросах во Френе, стремясь отвести от себя лишние подозрения, ведь, будучи супругой такого человека, она никак не могла быть замешана в деятельности Сопротивления… Ориана пожала плечами, давая понять, что не желает иметь с Полем ничего общего и что отныне ее будущее — это Джакомо и Луиза.

Возвращения Жанны, которая была лет на пятнадцать моложе Орианы, никто не ждал. Она разругалась с родителями, ставшими настоящими королями черного продуктового рынка еще в те времена, когда ввели первые ограничительные меры. Летом сорок первого Жанна примкнула к субкультуре стиляг-зазу, о чем рассказывала Ориане, напевая «Я — это свинг» Джонни Гесса. Благодаря своей находчивости Жанна сумела довольно долго оставаться на свободе, но в сорок третьем году оказалась в лагере.

— Чертова война, — сплюнула она, кутаясь в тонкое пальто.

Хотя день за днем узницы занимались изнурительной сборкой противотанковых гранат и расчисткой дорог после недавних бомбежек, в душе у них теплилась надежда, что война вот-вот закончится. Пленные только об этом и шептались, а нацистов прямо-таки трясло после того, как союзники атаковали оружейный завод.

Наступила очередная ночь, голодные и утомленные тяжелой работой узницы легли спать. Около трех часов ночи снаружи послышались крики и топот. В половине пятого Ориана и другие вышли на перекличку, однако на плацу никого не было. Заключенные сбились в кучу и гадали, что происходит.

На рассвете в лагерь въехали четверо американских солдат на джипах. Выскочивший из машины военный объявил о наступлении союзников и о неизбежности капитуляции Германии. Женщины целовали друг друга и плакали от счастья. Далее солдат объяснил, что прямо сейчас армия США не имеет возможности прислать за ними грузовики, а потому они могут либо дожидаться прихода советской армии, наступающей на Восточном фронте, либо пешком добираться в Лейпциг, где расквартированы союзные войска. Несколько полячек тотчас принялись убеждать Жанну, Ориану и других интернированных без промедления отправиться в дорогу. «Кто угодно, лишь бы не русские», — говорили эти женщины.