Книга Вязаное счастье попаданки, страница 127 – Ольга Иконникова

— Ты вытолкнула ребенка на поверхность, а сама скрылась под водой. Но спустя мгновение снова вынырнула и добралась до берега. Это было так пугающе и странно, что я проснулся в холодном поту. Я знал, что такого просто не может быть. Ведь женщины не умеют плавать, правда?

А я уже снова улыбалась. Значит, Изабель действительно там! И может быть, у нее даже всё хорошо. И хотя я понимаю, как трудно девушке из этого времени освоиться в том, я надеюсь, что она с этим справилась. Ведь у нее осталось мое тело, мои умения и, возможно, частичка моей памяти.

— Пообещай мне никогда так не делать, — требует Арман. — Никогда не прыгать в воду, даже если потребуется кого-то спасти. Ведь теперь для этого у тебя есть я.

Время, в котором я оказалась, было для Франции одним из самых беспокойных. Спустя шесть лет после нашей с Арманом свадьбы началась последняя и самая продолжительная из гугенотских войн — война трех Генрихов. И мой муж не мог избежать участия в ней.

Католики Франции отчаянно надеялись на то, что Генрих Бурбон будет повержен, но я-то знала, что именно он спустя четырнадцать лет станет их королем и даст начало новой правящей династии.

Пока Арман был на полях сражений, я как могла пыталась удержать на плаву наше поместье под Авиньоном. Мы вернулись туда из Парижа через несколько месяцев. К этому времени мои бабушки уже вполне освоились там и чувствовали себя там почти хозяйками. Слуги относились к ним с почтением, и они, наконец, смогли позволить себе не думать о хлебе насущном. Но без дела они всё равно не сидели.

Дезире продолжала прясть и вязать, а Клодет взяла на себя присмотр за работой прислуги, и всё в доме Армана с тех пор блестело чистотой. А нерадивым лакеям и горничным приходилось не сладко.

Моя третья бабушка — герцогиня Лефевр — за то время, что мы были в Париже, так меня и не приняла. Но я не осуждала ее за это. У нее уже был любимый внук, и во мне она продолжала видеть угрозу его благополучию. И даже любовь и уважение ко мне самого Амеди не повлияло на ее мнение.

И только перед смертью она написала мне на удивление трогательное письмо, в котором всё-таки признала во мне свою внучку. И вместе с письмом прислала мне в поместье сапфировое ожерелье, которое в семье Лефевров передавалось по женской линии. И теперь я надеваю его в особо торжественных случаях. А потом передам его нашей малышке Луизе, которая родилась через два года после нашей свадьбы, и которую Дезире и Клодет окружили такой заботой, что даже я не всегда могла прорваться к ее колыбели.

А еще через два года у нас родился сын — Ренард, и герцог Лефевр был очень горд, что внука назвали его именем. Он даже успел подержать его на руках, хотя когда мы приехали в Париж с нашими детьми, его светлость уже чувствовал себя совсем плохо. И я была рада, что наш приезд скрасил последние дни его жизни.

Герцогом Лефевром стал Амеди. К этому времени он сильно изменился — и хотя он отнюдь не возмужал и продолжал ходить, опираясь на палку, служившую ему тростью, состояние его здоровья уже не вызывало беспокойства. Париж его не прельщал, и после похорон отца и должного срока траура он отбыл в Пикардию, в старое поместье Лефевров.

Мы ездили туда несколько месяцев назад на его свадьбу с милой и улыбчивой Констанс, которая скоро должна подарить ему наследника или наследницу.