Книга Жнец и Воробей, страница 14 – Бринн Уивер

Хосе одаривает меня улыбкой, но глаза у него грустные. Они даже немного слезятся, и от этого трещины в моем сердце становятся больше.

— Джим поставил твой фургон в кемпинге «Принцесса прерий», недалеко от города.

— Звучит просто шикарно, — невозмутимо отвечаю я.

— Там много припасов, и мы на всякий случай заправили генератор.

Я киваю, боясь произнести хоть слово.

Хосе переводит дыхание, вероятно, готовясь перечислить тысячу причин, по которым этот неожиданный отгул «отличный шанс», и что я уже давно не брала отпуск, но замолкает, когда в палату входит доктор Кейн.

И, ох, черт возьми, он в десять раз сексуальнее, чем я помню. Он такой красивый, что я почти забываю жгучую боль из-за того, что труппа оставляет меня. По крайней мере, до тех пор, пока я не осознаю, что выгляжу как мешок с дерьмом. У меня даже нога перестает болеть, когда я пялюсь на этого серьезного доктора, на его стетоскоп и на его до смешного привлекательную внешность. Густые каштановые волосы зачесаны назад. В сапфировых глазах отражается послеполуденное солнце, пробивающееся сквозь жалюзи. Сегодня он не в спортивной одежде, но атлетическое телосложение всё равно заметно под белым халатом, отглаженной голубой рубашкой и брюками песочного цвета. Он переводит взглядс планшетки на меня, затем на Хосе, затем на руку Хосе, которая лежит на моей лодыжке.

Его глаза сужаются всего на мгновение, потом выражение лица принимает серьезный вид.

— Извините, что прерываю. Я доктор Кейн, — говорит он, протягивая руку Хосе.

— Хосе Сильверия. Спасибо, что так заботишься о моей Роуз, — выражение лица доктора Кейна невозможно прочесть, когда он протягивает Хосе листок. А Хосе? Я уже знаю, что он сейчас скажет. На его лице написано восхищение.

— Роуз — мой pequeño gorrión. Мой маленький воробушек. Одна из моих лучших артисток.

— В цирке, — быстро говорю я. — Я работаю в цирке.

— А… Это…

— Скажи, ты женат, доктор Кейн?

Я подавляю стон. Доктор Кейн прочищает горло, явно сбитый с толку, хотя мне трудно поверить, что он не слышал подобные вопросы раньше.

— На своей работе, — отвечает он.

Хосе усмехается и качает головой.

— Понимаю, каково это. Раньше я был таким же.

— До сих пор, — говорю я. — Кстати, разве тебе не пора? Лучше иди, иначе поедешь по темноте.

Какая-то часть меня не хочет, чтобы он уходил. Больше всего на свете я хочу, чтобы он сел и рассказал мне истории о том, как он в юности работал в цирке, как превратил затухающее шоу в потрясающее представление. Я бы хотела, чтобы он спел мне колыбельную. А потом бы я проснулась в своей постели и поняла, что последние несколько дней были лишь сном, который скоро забудется. Но нужно сорвать пластырь с раны. Чем дольше Хосе остается со мной, тем больше вероятность того, что я почувствую эту пустоту в своей груди, которая, думаю, никогда по-настоящему не заполнится, как бы я ни старалась укрепитьеё разрушающиеся края.

Мне трудно будет смотреть, как Хосе уходит. Он протискивается между доктором Кейном и кроватью, подходит ко мне и целует в щеку. Когда он выпрямляется, выражение его лица смягчается, а морщинки, расходящиеся веером от уголков глаз, становятся глубже ри улыбки. У меня щиплет в носу, но я сдерживаю подступающие слезы.

— Береги себя, pequeño gorrión. Отдохни немного. Столько, сколько тебе нужно.