Книга Опасная игра леди Эвелин, страница 155 – Виктория Богачева

Внутри не было тревоги. Я чувствовала лишь ровное, теплое спокойствие. Как будто сердце, долго стучавшее в страхе, впервые вернулось к естественному ритму.

Я вспоминала слова Ричарда. Его взгляд. То, как он поцеловал мою ладонь, словно это и было главное признание, единственно возможное между двумя людьми, пережившими слишком многое.

И поняла: я не боюсь. Не боюсь стать его женой. Не боюсь дороги. Не боюсь уехать из города, который был единственным, что я знаю. Не боюсь начать заново.

Я выбрала Ричарда. И я выбрала — жить.

***

Срок траура, который я носила по дедушке, закончился быстро.

Удивительно, но спокойная жизнь была не менее интересной, чем та, которую мы вели в предыдущие недели.

Мы решили, что проведем тихую, скромную церемонию в кругу друзей при первой же возможности и уедем после нее, и потому оставшееся время использовали,чтобы насладиться тем, что оставляли позади.

Ричард утрясал дела. Расследование исчезновения Джеральдин и других женщин полностью его захватило, и он отложил все прочее, а теперь наверстывал упущенное. После небольшого отдыха с утроенным усердием брался за незатейливые случаи и параллельно натаскивал Мэтью, которого собирался оставить в качестве управляющего, пока мы не вернемся.

Правда, на этот счет мы не строили планов.

Еще мы ходили в гости к Эшкрофтам, и я смогла, наконец, познакомиться с очаровательной женой Эвана. Который, к слову, был занят чрезвычайно. Несмотря на то что не было ни показательного судебного процесса, ни обвинений, жандармерию хорошенько перетрясло. Эван рассказывал, что многих глав отделов сместили с должностей, другим — объявили выговоры, наложили денежные взыскания. Рейды по черным рынкам продолжались два месяца без единого перерыва.

Мистер Грей, которого Ричард передал властям, выторговал себе сделку. В обмен на свободу и новые документы он без зазрения совести сдавал своих подельников, обеспечивая тем самым жандармерию работой на недели вперед.

Пока Ричард утрясал дела, я сперва писала, а затем печатала на пишущей машинке, которую он купил, нашу историю. То, что случилось до того дня, как я бесцеремонно ворвалась к нему в кабинет и обругала, и что случилось позже. Писала «в стол», для себя, изливала на бумаге душу. Излагала вещи, о которых редко решалась упоминать вслух.

— Как ты думаешь, мой отец мог быть невиновен? — спросила я однажды вечером, когда мы засиделись в гостиной допоздна.

Где-то к середине срока новой помолвки мы стали говорить друг другу «ты», оставаясь наедине.

Мысль о приговоре отца не отпускала меня все время, со дня посещения банковского хранилища. Мы уничтожили книги, которые там оставались, и я выбросила в реку ключ. Но избавиться от поселившейся в голове идеи было куда сложнее.

— Мог, — обронил Ричард после длительного молчания, заставив меня подпрыгнуть. — А мог и не быть. Боюсь, мы никогда этого не узнаем.

Он говорил так мягко, как только умел, но сердце все равно заныло, заболело. Наверное, он был прав. В последний раз я сильно терзалась вопросами о судьбе отца, когда мне исполнилось шестнадцать. Не могла спать, еще училась тогда в пансионате и потому еженедельно забрасывала дедушкуписьмами. Едва дождалась каникул, чтобы вернуться ненадолго домой и спросить у него все, что накопилось в душе.