Книга Маша и Гром, страница 78 – Виктория Богачева

Но в тот день, пока я сидела на чужой кухне в чужой квартире и ждала чужого мне человека, то как никогда остро почувствовала собственное одиночество.

Одиночество и никому не нужность, кроме, пожалуй, мамы. Очевидно же, что Громов, который отмахнулся от меня утром, давно забыл о своих собственных словах. Возвращаться сюда он не планирует. Тем более возвращаться за мной. Как я только могла вообразить себе иной исход? Представила его — кем? Благородным рыцарем, который спасет даму в беде? Надежным и честным человеком, которому не насрать на то, в какое дерьмо я вляпалась по его, между прочим, вине. Мужчиной, который не начнет мелко мстить женщине за ее нежелание ложиться с ним пьяным в постель и служить инструментом, чтобы он мог забыться?

Мне было так обидно, так непередаваемо обидно, как бывает только ребенку. Я сама не могла взять в толк, что такое со мной творится. Я была обычно гораздо рациональнее и собраннее. «Не очаровывайся, чтобы потом не разочаровываться» — так сказал мне когда-то Бражник, и спустя пару лет я могу уверенно заявить, что это были самые мудрые его слова. Этого совета я придерживалась последние годы, но на этой неделе что-то во мне как будто сломалось.

Почему-то я решила, что Громов поведет себя иначе. Что он — нормальный, несмотря на свое прошлое, да и настоящее. Я очень сильно перенервничала в последнее время, ничем иным я свое помутнение объяснить не могу.

Но когда мы жили на этой даче, и он колол дрова и топил ими печку, и потом, когда мы курили вдвоем на убитой, обшарпанной кухне, и спали на этих кроватях, что-то внутри меня начало смотреть на Громова иначе. Я словно увидела в нем человека за всей этой бандитской оболочкой.

Напрасно.

Не в первый раз, Маша, не в первый раз ты наступаешь на эти грабли. Хорошо еще, что глупостей никаких не успела сделать. Например, переспать с ним.

Когда часы показали половину девятого, я выключила магнитофон и встала со стула. Прихрамывая, я дошла до прихожей, сняла с вешалкисвой огромный ватник, по-прежнему покрытый тонким слоем засохшей грязи, надела его и потянулась уже к замку на двери, когда поняла, что у меня нет денег. Ни копейки нет, ведь и моя куртка, и сумка остались в перевернувшейся после аварии машины.

Я покраснела, наверное, до кончиков ушей, когда мой взгляд упал на чужие куртки и пальто, висевшие в шкафу. На тумбочке валялись небрежно открытые дамские сумки. Чувствуя себе еще более жалкой и несчастной, хотя, казалось, куда уже сильнее, я обшарила несколько карманов. Можно называть это, как угодно, можно оправдывать тем, что Громов оказался козлом, но в любом случае, я украла у чужих людей деньги. Да, немного; да, только на проезд и еще чуть-чуть с запасом, на всякий случай. Но эти деньги были не моими, мне их никто не давал, я взяла их у чужих людей.

Было так стыдно и противно от самой себя. И еще горько. От того, чем я была вынуждена заниматься. От того, что некому было мне помочь. От того, что я чувствовала себя самым одиноким человеком во всем мире.

Домой в коммуналку я добралась как в тумане. С больной ногой это заняло почти вечность, потому что я ходила в три раза медленнее, и по лестницам спускалась и поднималась с огромным трудом. И когда я повернула ключ в своей слегка облезшей, но такой родной двери, и вошла в комнату, увидела свою кровать, заправленную еще в субботу утром, то разрыдалась от облегчения прямо на пороге.