Книга Умри со мной, страница 61 – Юлия Селиванова

Самым неприятным, нет, одним из самых неприятных моментов в ремесле Рона было то, что он никогда не знал точных сроков. Он приезжал в новый город – городок, пригород, любое место на земле, – и должен был какое-то время жить среди тех, кого ему предстояло забрать с собой. Перевести. Смысла этого момента Рон искренне не понимал. Когда ты оставался жить среди будущих мертвых – ты сам становился частью их разговоров, дел, их судеб. Да, обычно совсем ненадолго, но все же. Например, в Вентуре Рон жил уже более полугода. Он понимал, что это все неспроста, – и что Эйкен здесь же ровно потому, что предстоящее… Точнее, так: потому что масштаб предстоящего ему одному будет не по силам. И там, – Рон посмотрел в зеленую листву за открытым окном усадьбы Агаты, – там точно понимали, что нельзя рисковать и присылать одного проводника. Тем более такого… Рону и нравилось, и не нравилось давать себе определения… такого непостоянного. Который постоянно отвлекается на людей и их частности вместо того, чтобы работать как машина.

Рон не умел как машина. И не хотел.

«Командировка» в графство ему выпала в качестве наказания за одно из прошлых дел, в ходе которого Рон не смог совладать с собой и пытался спасти юношу от смерти. Рон старался загнать воспоминание об этой истории как можно глубже – желательно вообще никогда не вспоминать. Но образ Адама стоял у него перед глазами.

Ни дружба, ни любовь не доступны проводникам. Их удел лишь путь и холодное дыхание мертвых.

…Агата с утра не появлялась, – изрезав подол мокрого платья и избавившись от него совсем, она провела день в своей комнате, не показываясь. Ела или нет, Рон не знал, – решил самым верным не проявлять излишнюю заботу и внимание, он понимал, что они ни во что не разовьются и не станут ничем. Тоже та еще побочка «профессии». На следующее утро Агата чувствовала себя сносно, но в лице проявилась бледность, подчеркнутая лихорадочным румянцем, – после купания в ледяной реке дела шли так себе. Точнее, они наконец шли так, как рассчитывал Рон, как они должны были идти. Пребывание в поместье Агаты уже сказывалось на Роне, – он чувствовал, что начинается та же беда, что с Адамом. Агата вызывала в нем чувства. А чем больше чувств, чем чаще, тем сложнее выполнить задание. И, честно говоря, Рон не понимал, что делать, если еще – ну сколько– ну месяц? Как снова не испортить все?

…И день, следующий за этим, прошел в растущей лихорадке: у Агаты поднималась и держалась температура. При этом Агата продолжала что-то делать по дому. Даже собиралась снова на реку, – не предупредив Рона, – но упала во дворе, споткнувшись о корень, торчавший из земли (вероятно, его раскопал Фунт, охотившийся на землероек). Рон, заметив, что Агаты нет в доме, нашел ее во дворе и отнес обратно в дом. Агата тихо смеялась и кашляла, повторяя, что теперь она пленница в собственном поместье. Потом она стала печальной и весь вечер лежала у огня, греясь. Ночью пришел озноб и не отпускал до утра.

Рон приносил одеяла и молча сидел рядом, стараясь, как может, облегчить происходящее.

В один из вечеров Агата спросила:

– Скажите, Рональд, я ведь умру?

Рон в этот момент, засучив рукава, отжимал платок в тазике уже потеплевшей воды, – чтобы остудить и наложить на лоб Агаты, он какое-то время махал платком туда-сюда. Платок становился холодным и мерзким, липким.