Книга Умри со мной, страница 62 – Юлия Селиванова

– Агата, я думаю, что вам лучше отдыхать. И меньше говорить.

– Нет, – Агата попыталась привстать на локтях, – Рон… я знаю, что мне становится только хуже. Вряд ли это обычная простуда, – речь Агаты прервал лающий кашель, – вы ведь доктор… вы приехали неспроста… кто вы?

Рон молчал и старался не смотреть в глаза женщине, которая была в каком-то миллиметре от правды.

– Агата, я, наверное, как вы однажды и сказали, ваш единственный друг. А смерть… смерть – это только состояние, одно из многих.

Агата отвернулась к стене, Рон продолжил сидеть рядом с ней, время от времени меняя мокрый платок. Когда совсем стемнело, и Агата забылась коротким сном, Рон позволил себе отойти. Недолго думая, он наполнил ванну, сбросил одежду и залез в горячую воду по горло. Закрыл глаза, постарался расслабиться. Пролежал так около часа, – вода остыла, но вылезать совсем не хотелось. Казалось, что стоит покачнуть хотя бы один атом вокруг, и мир взорвется.

Вдалеке послышались шаги, они приближались, Рон упорно не открывал глаза, он знал, что Агата будет его искать. Шаги замерли в дверях, Рон намеренно не стал запираться изнутри.

– В этом доме так давно не было мужчины…

Агата стояла в одной тонкой ночной рубашке, покрытой мелкими цветами. Умирая, она цвела как весенний луг… Эти мелкие цветы обволакивали ее теломогильной – Рон не мог отделаться от этого ощущения – красотой.

Она была болезненно, смертельно красива: смерть затаилась где-то в районе ее хрупких ключиц, залегла там тенями, протягиваясь через все тело темными венами…

– Мне так холодно, так давно холодно, вы сможете согреть меня, Рон?

Агата шагнула к Рону, не дожидаясь ответа. На ходу она сбросила с себя ночную рубашку, обнажая тонкое белое тело. Ее можно было назвать худощавой, – но на фоне этой утонченной худобы выделялась большая упругая грудь, при каждом шаге она плавно покачивалась, Агата сначала закрыла ее руками, – инстинктивный жест, – но почти тут же руки убрала, потому что в конце дней что может быть проще, чем обнаженная грудь.

Рон открыл глаза и смотрел на Агату прямо, не моргая, – в этом взгляде не было желания унизить, не было похоти. Было что-то странное и печальное, обреченное. В иных обстоятельствах это могло бы быть свидание, но, во-первых, «иных обстоятельств» в жизни Рона почти никогда не случалось, а, во-вторых, Рону казалось, что Агата никогда не ходила на свидания. Тридцать пять лет – возраст глубокой зрелости в начале прошлого века, когда уже у некоторых появлялись внуки…

Рон встал из ванны и шагнул на холодный пол, заливая его водой, – как был, мокрый, он обнял Агату и прижал к себе. Тело женщины задрожало – оно было горячим, горячечным, если сказать точнее, прикосновения обжигали одного, а в другой отдавались болезненной судорогой. Но остановиться не было никакой возможности: жизнь не боролась со смертью за свое право, скорее, смерть усиливала смерть до крайних проявлений. Рон подхватил Агату на руки, – тело, измученное болезнью, весило меньше нормы, – и легко отнес ее в спальню.

Там, среди покрывал, одеял и подушек он брал Агату молча и сильно, три раза, до самого утра. В последнем приступе Агата, уже переходя в бред умирающего, произносила имя мужа… Рона пронзила острая, как падение во сне, пустота внутри, но он быстро справился с собой и продолжил. К рассвету, когда Рон забылся липким сном посреди растерзанных простыней, Агата свернулась клубком, как умеют сворачиваться только дети, и – казалось – она спит. Но из края приоткрытого рта тонко сочилась красная нитка, как будто кто-то наживил спящую на нее и поймал. Нитка распускалась все ниже и ниже, бежала за край кровати, на пол,словно указывала путь…