Онлайн книга «История Льва»
|
В коридоре послышался шум: захлопали дверцы антресолей, кто-то нервно выдвигал и задвигал обратно ящики комода. Впрочем, ясно было – кто. - Опять ты в моих вещах порядок наводишь! – из-за двери голос отца звучал приглушенно и будто бы не так злобно, как обычно. Мама едва слышно оправдывалась: - Да я вообще не лезу в твои вещи… - Всегда тут лежали два тюбика, теперь ни одного! - Я ничего не брала. Лёва внутренне сжался, вцепившись руками в покрывало. - А кто их тогда взял!.. Лев, иди сюда! Пелагея, вздрогнув, перестала читать. Лёва поднялся с кровати и медленно пошёл к двери – всё это время сестра не сводила с него больших напуганных глаз. Прежде чем выйти в коридор, он с вымученной бодростью подмигнул девочке. - Где клей? – резко спросил отец, едва Лёва оказался перед ним. - Я не брал, - ответил он, и удивился, как пискляво это прозвучало. Ему стало противно от самого себя: какой он жалкий рядом с отцом, совсем не такой, как перед парнями в подвале. Папа долго смотрел ему в глаза: радужка – небесно-голубая, как у самого Лёвы, и вообще, он весь – будто бы и есть Лёва, только на двадцать лет старше. Раньше мальчик этого не замечал. Лёва не выдержал – отвёл взгляд первым. - Значит, и до этого докатился, выкормыш, - стекленеявзглядом произнёс отец. «Выкормыш» – так он называл его с детства. Сыном, ребёнком, да хотя бы отпрыском – нет, никогда. И Пелагею приобщал к этому слову, когда ругался с матерью: «Опять твои выкормыши бардак устроили!». - Папа, я не… Не слушая его, отец вкрадчиво проговорил, указывая на выдвижной ящик комода: - Здесь лежали два тюбика. Сейчас нет ни одного. Я их не брал. Мать их не брала. Где они? Лёва, переглатывая, попятился назад. - Я-я-ясно, - протянул отец и, сделав два шага в сторону – к кладовке. Распахнул полированные дверцы, зашарил рукой внутри. Лёва прикрыл глаза, вспоминая: на левой стенке кладовки три крючка – на двух из них висят охотничьи ружья, на третьем – резиновый прутик, обтянутый кожей. Жокеи бьют такими лошадей. Отец – Лёву. - Иди в комнату и снимай футболку, - с ленцой в голосе приказал отец. - Папа… - Я кому сказал! – гаркнул он, и у Лёвы заложило уши – больше от страха, чем от крика. Лёва шагнул назад, в их с сестрой спальню, и негромко попросил Пелагею: - Выйди. Сестра, помедлив, осторожно спустилась со стула. Проходя мимо Лёвы, она дотронулась до его руки своей маленькой ладошкой. Потом вышла. И зашёл отец. Лёва стянул через голову домашнюю футболку с облупившейся желто-оранжевой надписью «Jumanji». Вопросительно глянул на отца. - Спиной, сам не знаешь, что ли… - бросил тот. Лёва повернулся лицом к стене и, зажмурившись, приготовился к четырнадцати ударам. Четырнадцать – как четырнадцать лет. Раньше он сильно плакал – особенно пока был дошкольником. Отец тогда бил толстым ремнем с тяжёлой пряжкой (остался после службы на флоте) и Лёва кусался, пинался и дрался, защищая себя. И орал, конечно. Но чем больше орал, тем сильнее доставалось, и, в конце концов, Лёва научился терпеть побои молча. Плакал уже потом, когда отец уходил, оставляя его в комнате одного. А теперь, в четырнадцать, он уже совсем не плакал. Никогда. На двенадцатом счёте Лёва не выдержал. Он резко отпрянул в сторону и тринадцатый удар пришёлся по стене, повредив жгучим концом прутика светлые обои. |