Книга Скоро конец света, страница 72 – Микита Франко

– А мы будем сюда иногда приезжать? – снова спросил я, не выдержав молчания.

Анна, притянув меня к своему плечу, сказала:

– Есть такое стихотворение: «Никогда не возвращайся в прежние места…».

– Почему не возвращаться?

– Потому что, возвращаясь, думаешь, что все будет так, как раньше. Как в детстве. Когда казалось, что страна большая, людей много и все они добрые, а родина тебя любит. А теперь – вот…

Это ее «вот» снова заставило меня занервничать. А я ведь почти успокоился, что все складывается как надо: мы ехали дорогой до аэропорта, а в такие места всегда едут только с одной целью – улететь куда-нибудь подальше отсюда.

Перед стойкой регистрации снова началось нервное перекладывание бумажек и шиканье друг на друга. Мы простояли рядом с проверяющей девушкой час или даже больше – она постоянно уходила, звала других проверяющих мужчин и женщин, они вместе смотрели на наши бумажки, потом вместе уходили и опять возвращались. В конце концов выдали посадочные талоны, и я обрадовался, а Анна и Бруно – нет, они остались с такими же каменными лицами.

Все происходило как осенью: самолет (я опять проспал взлет), посадка, Ше-ре-меть-е-во, проход в здание аэропорта по трубе. Бруно купил мне булочку и чай в кофейне, и я ел, пока мы ждали открытия регистрации. Родители не ели ничего и выглядели так, будто тащиться со мной куда-то – это наказание. Потом открылись стойки регистрации, и мы пошли к номеру три, самые первые, но опять застряли, в отличие от всех остальных, – вокруг нас пассажиры быстро-быстро сменяли друг друга, а у нас снова началось сплошное копание в бумажках. Мужчина в форме работника аэропорта, который смотрел мой паспорт, тоже оказался некомпетентным и начал звать других мужчин и женщин в форме на помощь. Я все думал: на фиг ты вообще работаешь, если один ни в чем разобраться не можешь? И почему такие в каждом аэропорту?

Спустя час к нам вышла женщина, очень похожая на всех моих воспиталок разом, такая слегка за пятьдесят, волосы в пучок, тонкие выщипанные брови, и мы ей еще ничего не сделали, а лицо у нее уже было недовольным. И вот она спросила:

– В чем здесь проблема?

Мужчина, изначально принимавший у нас документы, занервничал в ее присутствии и путано объяснил:

– Вот тут… Опекуны… Ребенка в Америку вывозят…

Тогда женщина завопила, опрометчиво посчитав, что Анна и Бруно не понимают по-русски:

– В Америку?! Они что, не в курсе, что у нас приемных детей нельзя в Америку?! Разворачивайих, где они вообще этого ребенка взяли?

Тут у меня пол под ногами куда-то поехал. Я почувствовал себя так, словно меня вот-вот стошнит. Анна пыталась ей что-то доказать, показывала какие-то документы, но та только повторяла:

– Дамочка, у нас есть закон! Дамочка, у нас есть закон!

Я стоял, закостенев от липкого страха, снова и снова вздрагивая от ее визгливого голоса. Неужели ничего не получится? Неужели меня сейчас посадят на самолет и отправят обратно – к пельменям у Коляна и агазину у дома?

Я дернулся, когда увидел, что ко мне приближается какой-то сотрудник, а Анна крикнула на него:

– Не смейте его никуда уводить, это наш ребенок!

У меня сработал какой-то детдомовский инстинкт: в любой непонятной ситуации – бежать. И я рванул в сторону, но этот мужик схватил меня за капюшон, как собаку за поводок. Бруно что-то кричал ему на английском, а потом вышел еще один дядька в форме (уже пятый, десятый, двадцатый?) и трубным басом сказал: