Книга И оживут слова, страница 119 – Наталья Способина

Всеслав заметно напрягся, но кликнул воинов. Правда, объяснил потом, что Радимка с коня свалился и зашибся немного. Посланные воины принесли мальчонку на руках. Кудрявый, черноглазый – точно на Миролюба похожий – с перевязанной худой ручонкой. Встал, неуклюже поклонился, поприветствовал как полагалось. Хоть и видно было, что слезы еле сдерживает: стоять на зашибленных ногах больно. Но не заплакал. «Добрый воин будет», – мельком подумал тогда Любим, а потом это случилось. Как его малой там говорил? «Как увидел ее, так дух вышибло»?

Вот и у Любима вдруг дух вышибло. Сперва думал: оттого, что малец, которого воин уже из дружинного двора вынес, дернулся в крепких руках, да Любим решил, что тот дите уронит. Уж потом понял, что это от другого. Просто воеводина жена за воротами ждала да к сыну руки протянула – по вихрастой голове погладить. И подумать Любим тогда не успел, как губы сами сказали:

– А что ж ты, воевода, с милушкой своей не знакомишь? Покажи ту, что такого доброго воина родила, – шутливо проговорил он.

И наверное, до конца дней своих будет помнить, как улыбнулсяскупой на эмоции Всеслав да ответил:

– Отчего же не познакомить, князь? – и кликнул: – Улеб, обожди там с Радимкой, князь с Добронегой познакомиться хочет.

И снова дрогнуло что-то от имени простого. Добронега.

Он еще мог сказать, что помутилось что-то в голове, привиделось – не бывает такой красы. Да только, видно, посмеялись боги над ним за его жизнь беспечную да за то, что над малым потешался: «Нету любви той! Выдумки всё! Вон один раз обнимешь свою курносую покрепче, да и пройдет все». А тот в ответ полыхал ушами да злился. Позже Любим думал, что, может, и не так уж неправ он был в тот день. Может, это все оттого, что так ни разу обнять ее и не доведется.

И словом-то они не перемолвились толком. Добронега поздоровалась спокойно, без смущения. Только видно было, что мыслями она за воротами, где сын. Да и ушла почти сразу, забрав с собой покой Любима. И стал он с той поры частым гостем в Свири. Квары в том невольно помогли – лезли, окаянные, будто медом им намазано. Всеслав недоумевал, верно, пару раз даже говорил: «Своих людей хватает, князь, не волнуйся. Вон отец твой не волновался».

Тогда Любим в первый раз понял, что ненавидит Всеслава. За речи эти правильные – нечего было князю в Свири делать, без него управлялись; за улыбку эту спокойную, словно он, князь, ребенок несмышленый, воевода, дескать, лучше все знает. А главное – за то, что пытался он у Любима Добронегу отобрать. Даже ту малость, что была: встречи эти редкие, крохи внимания. Уж он и подарками Радимку заваливал, и вертлявую младшую дочь Всеслава терпел, хоть не нравилась ему девчонка жутко, да ничего не помогало. Была Добронега приветлива, добра, да и только. Но Любим верил, что еще чуть-чуть побудет рядом, еще один взгляд она на него бросит – и у нее тоже дыхание перехватит. И тоже на всю жизнь, сколько бы та жизнь потом ни продлилась.

А потом Всеслав что-то заметил, хоть и был Любим осторожен и спокоен. Это он умел. Его сызмальства слишком спокойным для ребенка считали. А уж с годами и подавно мало что могло выбить его из колеи. Ну, разве что была тьма в памяти, когда малой к Перуну отошел. Но это давно было, Любим верил, что позабыл.

А однажды Всеслав молвил: