Книга Золотая свирель. Том 1, страница 55 – Ярослава Кузнецова

«Три голубки» оказалась маленькой, на три комнатки, но вполне приличной гостиницей. Сердобольной хозяйке мы представились беженцами из «Королевского колеса», оккупированного армией принцессы Мораг, чем снискали ее материнскую заботу и сочувствие. Правда, она хотела оставить Кукушонка в общем зале, где накачивалась пивом разношерстная компания, идаже отыскала для него рогожку, чтобы постелить на лавке. Но я вытряхнула из кошеля горсть серебра и потребовала принести в комнату тюфяк для моего спутника, и еще одеяло, и еще чистого полотна, и еще горячей воды – и побольше. Хозяйка снарядила на это девочку-прислугу, взяла серебро и оставила нас в покое.

Комнатка оказалась тесной, но чистенькой. Служаночка в несколько заходов приволокла требуемое, а я усадила Кукушонка на табурет и велела снять рубаху. Тот сорвал ее со всем пренебрежением призирающего боль настоящего мужчины, и в результате подсохшая рана снова принялась кровить. Вернее, раны было две – на левом боку и поперек груди. Я оторвала от погибшей рубахи оставшийся чистым рукав, намочила его и осторожно стерла кровь.

Н-да-а. Я и не знала, что плетью можно так шарахнуть. Здесь просто клочья кожи вырваны… Будут шрамы. Впрочем, говорят, мужчин шрамы только украшают. Эх, а у меня ничего под рукою нет, ни мазей, ни притирок, чтобы зажило поскорее. Если только фокусы Левкоины вспомнить. В позапрошлой жизни это было, там все и осталось, в позапрошлой… а чем черт не шутит? Ведь крутится где-то на донышке памяти, и течет, как влага из прохудившегося меха, – прямо на язык, то ли мед, то ли яд, то ли вода чистая…

– С Капова кургана скачет конь буланый… – Я прикрыла глаза, сдвигая пальцами края раны, – по дорогам, по лесам, по пустым местам. На коне девица, в руке красна нитица, в иглу вдевает, рану зашивает, кровь затворяет. Ты руда жильная, жильная, соленая, уймись, запрись, назад воротись. Так бы у Ратери ни руды не было, ни крови, а словам моим – замок и засов, замок – небесам залог, засов – под землей засох.

– Ты чего там бормочешь? – озадачился Кукушонок.

Три раза на одну рану, три раза на другую. Омыть рубцы теплой водой, промокнуть осторожно чистым полотном и сесть тихонечко на край постели.

Получилось.

Это хорошо. Что-то разрушенное внутри меня сдвинулось и осыпалось. Среди руин пробилась трава. Серый цвет безвременья поменял оттенок на чуть более светлый, чуть более теплый.

– Смотри-ка, – воскликнул Кукушонок, – раны-то слепились! Мясо не торчит, не болит почти… Гореть мне на том свете! Все ж таки ведьма?

– Знахарка, – поправила я. – Я была знахарка, лекарка. Когда-то. Не колдунья. Кое-что помню, оказывается. Сейчас все подсохнет, забинтую. А у тебяна животе синяк будет.

Ратер поглядел на свой тощий голый живот, по которому расплывалось синюшное пятно, и покачал головой.

– Вот ведь кулачище! Приласкала, ит-тить, нежная дева… бутон благоуханный.

Я разорвала кусок выделенного нам полотна пополам, и из каждого куска сделала длинный бинт.

– Насчет благоухания ты прав. С ног валит благоухание ее.

– Что, думаешь, она и в самом деле чокнутая?

Я пожала плечами. Перед глазами снова метнулось узкое, как лезвие, лицо с бессветными провалами глазниц, тусклой ртутью взблеснули змеиные зубы, плеснуло больным жаром, разряд чрезмерного напряжения ударил в пальцы и застрял где-то в запястье, мгновенно обессилив руку. Я выронила бинт и полезла под стол – доставать.