Онлайн книга «Проклятие Айсмора»
|
— А… он того… н-н-ничего и не просит. — Хорошо, а что ему нужно? — А… ему ничего не нужно. — Может, он выразил жалобу? — Здесь нет ни слова про жалобы. — Но что-то он требовал? — Д-да, мой господин, — заикнулся секретарь, подняв наконец искомую бумагу. — Та-ак… «Обвинений, допроса и суда». Винир тяжело вздохнул. — Требовал обвинений… — повторил он упавшим голосом. — И суда… Хорошо, ступай. Мне надо подумать. При слове «суд» мечта о Бэрре, повешенномна фонаре, померкла, а вот о Бэрре на виселице засияла ярче. Сделав шаг к двери и упершись в нее спиной, секретарь от недавнего испуга осмелел настолько, что спросил: — А мой господин, касательно суда… Разрешите узнать, а что делают с сапогами повешенных? Винир отмахнулся от него жестом, в котором не было ответа, но не было и злости, что вселило в волнующееся сердце долю уверенности. Сапоги у Бэрра были такие же исключительные, как и он сам. Вроде простые. Без шпор, что обожали нацеплять молодые бездельники. Бэрр лишь веселился над этим новым поветрием, говоря, что носить шпоры и не ездить на лошади так же глупо, как грести веслами без лодки. Без длинных острых концов и отворотов, показывающих богатство подкладки, даже без цепного браслета. А когда ему предложили подобное в качестве подношения, ответил: «Нога — не волк, в лес не побежит. Или есть желание поговорить о цепных псах?» Сапоги у Бэрра — высотой до колена, с приопущенной шнуровкой, чтобы обходиться без служки, сафьяновые, со сдержанным благородным блеском — несмотря на несоответствие моде, казались секретарю верхом совершенства. Он знал обувь почти всего Айсмора и вздыхал о своей. Носимые им башмаки из жирной и неровной бараньей кожи постоянно ссыхались и коробились. Вот если бы… — Бездельничаешь⁈ — острый визгливый крик ввинтился прямо в ухо. — Госпожа Камилла, — вздрогнул Ульрих и склонился перед прекраснейшей гостьей. Первая красавица Айсмора порой бросала на секретаря томный взгляд, и он цепенел от счастья. Но сегодня сама воплощенная злость стояла перед ним — искусанные губы, горящие щеки, слезы в глазах. Грудь вздымалась так, что казалось, вот-вот вырвется из плена корсажа. А в красивых руках Камилла держала то, что совсем недавно было светлыми замшевыми перчатками — где-то успела изорвать, вон и ноготь сломан. — Эй, как тебя там?.. Прочь с дороги! Я сама о себе доложу! — выкрикнула она и, отодвинув секретаря, который попытался шагнуть к двери в кабинет, дернула за блестящую ручку. — Моя дорогая Камилла, — раздался голос винира. — Признаться, я не ждал тебя… Камилла вихрем влетела в залу. Не успела еще закрыться за ней дверь, как из уменьшающейся щели донеслось: — Повесь его! Повесь его немедленно! Сегодня, сейчас! Так, чтобы я видела, как он дергается в петле! — Камилла, дорогая… Секретарь порадовался единству желаний с самой желанной из женщин. — Повесь его! — Вот это новость… — Я хочу, чтобы ему отрубили голову! — Так повесить или обезгла… — Пусть захлебнется своей кровью! — Что ж вы все о крови… — устало вздохнул винир. — Или никакого тебе дома! Пропади он пропадом, это дом! Пусть уйдет под воду вместе с моим разупрямым муженьком! Пусть на его крыше раки танцуют, пусть его… Смачный шлепок не мог означать ничего другого, кроме оплеухи. Потом раздался шорох, всхлип и отчаянный плач. |