Книга Зачарованная, страница 126 – Сильвия Мерседес

Я знал, кто она. Я знал, что она сотворила.

И все же… душа моя…

Меня захлестнула ненависть. Я с ревом пересек комнату, выбил кочергу из ее ладони и схватил ее за руку. Когда я рывком поставил ее на колени, завизжал мальчик и закричал мужчина.

Никто из них не пытался вмешаться. Наоборот, они лишь глубже отступили в тень. А она смотрела на меня полными страха глазами, подняв ко мне бледное лицо.

В это мгновение меня охватил жуткий порыв. Желание… погладить ее нежную щеку. Сказать, что я не причиню ей боли, что я никому не позволю причинить ей боль. Пообещать…

В дом вошел Лодирхал в ореоле золотого сияния, пылающий такой яростью, какой этот мир еще не видал. Он направил на девушку меч.

– Она тот маг? – требовательно спросил отец.

– Да, – ответил я. – Похоже на то.

У меня задрожали пальцы, обхватившие ее запястье. Я снова заглянул в ее лицо. Она шевелила губами, пытаясь что-то сказать.

– Пожалуйста, – прошептала она. – Кто бы вы ни были, чего бы ни хотели… пожалуйста, не трогайте моего брата.

Она просила не за себя. За него. За мальчика, спрятавшегося в углуи слишком напуганного, чтобы хоть пальцем пошевелить в ее защиту. И тогда я впервые посмотрел на него. Внимательно посмотрел. Его тоже окутывала магия. Но другая. Кем бы он ни стал, порождать рейфов не будет.

Я снова вернул свое внимание к девушке. По ее щекам струились слезы, но она, не дрогнув, встретила мой взгляд.

– Пожалуйста, – повторила она. – Он не сделал ничего плохого. Пожалуйста.

Я оскалился.

– На твоем месте я бы беспокоился за себя, нарушительница Договора.

Я ненавидел себя, произнося эти слова. Ненавидел за то, что обязан сказать это ей, ненавидел за вынужденное грубое отношение. Я всей душой желал остановить ее слезы, унять ее ужас. Обнять ее и…

Зарычав, я рывком поднял девушку на ноги и потащил к двери. На улицу, куда вышел и где уже ждал нас с обнаженным мечом отец.

* * *

Я открываю глаза, возвращаясь в реальность. В свой личный кабинет, к моему столу и кипе книг и бумаг. К высоким книжным полкам и арочным окнам с видом на город. К писчему перу. Я все еще держу его в пальцах, и красное оперение поблескивает в свете свечи. Мама сжимала его в руке, пав жертвой рейфа.

Рейфа, которого создала эта девушка.

Как кто-то может быть одновременно столь виновен и столь невинен? Бессмыслица какая-то. Мама говорила, что у меня образ мысли фейри: делить все на черное и белое. Люди, утверждала она, существуют скорее в оттенках серого.

Я переворачиваю перо. Затем аккуратно кладу его в маленький футляр на шелковую подушку. Опустив крышку футляра, отхожу от стола к окну и устремляю взор на крыши своего города.

– Я не поддамся болезни, – тихо говорю, прижав ладонь к сердцу. Оно рвано бьется в груди. Я снова ощущаю ту рану – ту боль, что пронзила меня при взгляде на девушку. Эта рана так и не закрылась. И вряд ли когда-нибудь закроется. Поморщившись, скриплю зубами. – Я сам себе хозяин. А она лишь моя служанка. Человек. Должница. Ничто.

Я молчу. В отдалении дворцовые колокола отбивают поздний час. Небо над Веспрой меняет свой цвет, но здесь царят непреходящие сумерки. Тени держат город в плену вечного мрака.

– Проклятье, – ударяю я кулаком по каменной оконной раме. – Я должен побороть болезнь. Должен, будь я проклят!