Книга Полукровка, страница 25 – С. И. Вендел

— Ты не моя пленница, — сказал он ей.

— Приятно слышать, — сказала она, хотя ее позиция и тон не смягчились.

Орек ждал, когда она скажет или спросит то, что действительно хотела. Его небольшой опыт общения означал, что у него не хватало на это терпения, а то, как эти глаза, напоминающие покрытые мхом камни, смотрели на него, оценивая… Ему хотелось вылезти из кожи вон.

— Ты освободил меня из лагеря и ведешь к людям… по доброте душевной?

Почему она говорит об этом как о чем-то плохом?

Его челюсть двигалась, клыки терлись о внутреннюю сторону верхней губы. Как он мог объяснить причину этой женщине, когда он едва мог объяснить это самому себе? Слова и воспоминания кружились внутри, в основном о его матери. Он помнил ее боль, ее слезы и знал, что никогда и никому не пожелал бы ничего подобного. Даже Крулу или Калдару.

И уж точно не этой женщине. Никогда,прорычал зверь.

Он не мог выразить то, для чего у него не находилось слов, и разочарование вместе со стыдом терзали его, застревая в горле. В конце концов, единственное, что он смог выдавить, — это раздраженное ворчание. Его ноздри раздувались от гнева, а стыд лишь усиливался, когда он заметил, как тень страха мелькнула на ее лице.

— Ты хотела там остаться? — вот что сорвалось с его губ.

Она вздрогнула, возможно, раскаиваясь, что только заставило его ворчать еще сильнее.

— Нет.

— Ты вольна идти, куда захочешь, — он снова зашагал, радуясь, что больше не смотрит на нее и прячет обнаженный нерв своих воспоминаний.

Листья хлюпали под сапогами, когда он шел по лесу без оглядки, и ему не нужно было многого, чтобы понять, куда он направляется. Он знал эти леса, знал лучшие пещеры, лучшие ручьи, лучшие места для установки ловушек и сбораягод и грибов.

Он продолжил путь на северо-восток, к деревне, стиснув зубы так крепко, что клыки защемили десны. Только когда он услышал мягкую поступь женщины, следовавшей за ним по пятам, то позволил челюсти немного расслабиться.

Она задела орка за живое, это было ясно. Сорча молча следовала за ним по лесу, размышляя, на что именно он обиделся. Не то чтобы она была из тех, кто извиняется за то, чего не делала или не имела в виду — в доме, где так много братьев и сестер, она, как старшая, принципиально никогда не извинялась, — но все же было бы полезно узнать, что именно разозлило ее большого не-похитителя, как он утверждал. Спасателя? Попутчика?

По ее опыту, мужчины — самцы— были гордыми существами, так что, возможно, она этого не поймет.

Что бы это ни было, и не важно, что она не извинилась, неведение все еще заставляло ее кусать внутреннюю сторону щеки.

И еще тишина.

Лес не был по-настоящему тихим местом, по крайней мере, если прислушаться. Она знала, что лес — это какофония звуков, растения и животные перекликаются на языках, столь же древних, как сам лес, возможно, даже таких же древних, как горы на западе. Теперь стало тише, большинство лесных существ знали, что нужно прятаться, когда мимо проходят более крупные существа.

Если бы она действительно прислушивалась, ей было бы что услышать.

Сорчу нервировало отсутствие разговоров.

Она никогда не считала себя разговорчивой, это удел ее матери. Но в доме из восьми, иногда девяти человек всегда кто-то разговаривал, или кричал, или визжал. Она не смогла сдержать печальной усмешки над иронией своего желания всего несколько недель назад побыть несколько минут в тишине. Чего бы она только не отдала, чтобы оказаться в центре этого водоворота, оглушенная болтовней и перебранками.