Онлайн книга «Выбор»
|
Что за травы? Так бабка у них травница… немножечко. Так, для себя собирает, сушит, не на продажу, не чужим людям. Устя и сама пару глотков отпила, сил у волхвицы хватило бы и на три свадебных дня, но к чему людям лишнее показывать? Так они все на травы спишут и более ничего не подумают. Внизу проходили жаркие торги. Наконец, одарив всех подружек невесты лентами, пряниками и серебром, жених прорвался в горницу. Маша ему навстречу встала – и Устя даже руки сжала. Как же хорошо, Жива-матушка! Вот оно! Когда Машка так навстречу мужу и тянется, и он к ней… видно, что она его любит до беспамятства, а Илья защитить ее тянется, поддержать. Счастье? Для них это так и есть. И словно теплом от них веет… Жива-матушка, пусть хорошо все у них будет! – Хорошая пара будет. – И как Михайла рядом с Устиньей оказался? Вот пролаза непотребная! – Прими, боярышня, по обычаю. Отказываться от ленты да пряника Устинья не стала. Надо так. А вот что в руку ей записочка скользнула одновременно с пряником… Устинья и глазами сверкнуть не успела, не то что негодяя пнуть или записочку вернуть. – Поговорить надобно. – И тут же Михайла в свадебную круговерть включился, не дав ей и слова сказать. Устя только ногой топнула в бессильной ярости, но понимала, что разговор состоится, Михайла – не Фёдор, он и хитрее, и подлее, и пролазнее. Он такое утворить может, что Устя потом три раза наплачется. Поговорить ему надобно! А ей? Ее кто-то спросил? Тьфу, гад![11] * * * Поздно вечером в доме Заболоцких, когда молодых уже осыпали зерном, хмелем, отвели в опочивальнюи заперли там, Устя на улицу выскользнула. Михайла уж ждал ее в условленном месте. Мерз, к ночи морозом хорошо ударило, с ноги на ногу переминался, притоптывал, уши красные потирал, а не уходил. – Чего тебе надобно? – Устинья церемониться не собиралась. – Поговорить хотел, боярышня. – Слушаю я. Говори. – Через два дня от сего к вам на подворье боярин Раенский придет. Отбор начнется. Для тебя, понятно, это все ерунда, тебя и так в палаты пригласят. – Знаю. – А хочешь ты этого? – Тебе какое дело, Михайла Ижорский? – Самое прямое, боярышня. Люба ты мне, поди, сама уж поняла? – Поняла. – Устинья взгляд в сторону не отводила, смотрела прямо в глаза Михайле, и шалел он от взгляда ее крепче, чем от хмельного вина. – А коли поняла, чего ты мне жилы тянешь? Устинья с ответом не замедлилась, не задумалась даже – чего время зря тратить? – Не люб ты мне, вот и до жил твоих мне дела нет. Михайла дернулся, как обожгло его. – Не люб… Может, и пожалела бы его Устинья. Это ведь еще не тот Михайла, который ее травил, до того ему еще расти и расти… а все равно. Как глаза эти зеленые видит – так и вцепилась бы! Вырвала бы, с кровью! – Это ты хотел услышать, Михайла? – Не это, боярышня, да не скажешь ты мне покамест иного. А Фёдор люб тебе? – И он мне не люб. – Сейчас Устя уже спокойно говорила. – Как на отбор ты придешь, у тебя другого выбора не останется. Выдадут тебя замуж за Фёдора, хоть волей, хоть неволею. – То наше с ним дело. – Устиньюшка… ну почто ты со мной так? Хочешь, на колени встану, согласись только? Слово скажи – сейчас же из Ладоги уедем! Велика Росса, не найдут нас никогда! Никто, ни за что… Устя только головой покачала. И видно ведь, серьезен Михайла, здесь и сейчас от всего ради нее отказаться готов, все бросить. И тогда, в черной жизни, ее уехать уговаривал, и тоже бросил бы все – или нашел способ потом вернуться? Хитрый он, подлый и безжалостный, такое любить, как с гадюкой целоваться, рано или поздно цапнет. |