Онлайн книга «Предназначение»
|
Михайла и не подумал даже ни о чем другом, крикнул, наперерез стреле бросился. Что-то в грудь толкнуло, сильно-сильно, и Михайла на спину опрокинулся, да неловко так, ударился всем телом, аж дух вышибло. А потом пришла боль. * * * Глазам своим Руди не поверил, когда Бориса увидел. Он из дворца хотел уйти, но… Вот он! Стоит, и жена рядом с ним… а Федор мертв. И Любава пропала. И он, Руди, тоже… И такая ненависть захлестнула, что все иное неважно стало, развернулся Руди, чей-то арбалет с пола подхватил: Не так чтобы хорошо стрелял он, не благородное это оружие, да тут не промажешь! Прицелился государю в спину, аккурат между лопаток, рычаг взвел… Стрела уже сорвалась, уже летела, когда кто-то крикнул, наперерез кинулся – тут и на Руди внимание обратили. Словно пелена какая с людей спала. Руди и не сопротивлялся даже, когда его хватали. И не дергался. А зачем? Он уже мертв, еще пара минут ничего не изменит. Жаль только, царя убить не получилось. Вот это жаль… * * * Боль заливала все тело, накатывала алыми волнами, разрывала в клочья. Михайла глаза приоткрыл, застонал. Рядом Устя опустилась… теперь она над ним склонялась, это ее руки гладили, боль прогоняли. И Михайла улыбнулся ей: – Устиньюшка, любимая… По щеке слезинка сбежала, ему на лицо капнула. И вторая. И ничего лучше этих слез не видел Михайла. Любимая женщина о нем плачет. И плакать будет… останется он в ее сердце… Михайла руку протянул так медленно, словно к ней гиря была подвешена, слезы с ее щеки вытер. – Не надо, не плачь, любимая… – выдохнул и умер. Откинулась набок голова, потухли зеленые глаза. И даже сейчас невероятно, невыразимо красив был Михайла. А Устя плакала, не скрываясь, над его телом. Борис ее за плечи обнял. – Мы его с почестями похороним, он ведь меня от стрелы закрыл. Ненавидел, а закрыл. Ради тебя. Устя еще сильнее разрыдалась. – Да. А я… я ему и помочь не смогла бы. С такой раной… это не лечить, это с того света возвращать, из Ирия душу тянуть, такое по силам, только ежели всю себя отдать, все в единый миг выплеснуть. А я… не получится у меня сейчас. И ребенка потеряю, и себя погубить могу. И еще пуще разрыдалась. Михайле болт позвоночник перебил, жилу кровяную внутри разорвал, чудо, что с такими повреждениями он хоть несколько минут прожил… У Федора тоже шансов не было, но там рана другая была. С ней Устинья справилась, всю силу выплеснув, а сейчас… не могла она сейчас так поступить! Не могла!!! Ей и Агафья так объясняла: когда беременна волхва, то до какого-то предела можно силы отдавать, а потом – выбирай: ты, ребенок или тот, кого ты спасти хочешь. Кого-то, но потеряешь ты. А ежели что не так пойдет, все умрете, втроем… И Устя рыдала. И от осознания своей вины, и от того, что любил ее Михайла… И ведь не ее защищал, Бориса, понимая, что Боря для нее ценнее жизни, и… останься жив Михайла, все одно ее ненависть не делась бы никуда. Не забудет она той черной ночи и той черной жизни не забудет. Но теперь сможет… простить? Или понять Михайлу? Или это в ее памяти два разных человека будут. И оплакивать она его будет искренне, и на могилку ходить, и детям обо всем расскажет… А… кто стрелял-то? * * * Когда к Руди государь подошел с женой под руку, Истерман так увязан был, что колбасе впору. А смотрел даже не зло – тоскливо. Как волк, попавший в капкан. И завыл бы, да ему в рот палку вставили, завязочки на затылке, не укусил бы негодяй яда хитрого, не помер раньше времени. |