Онлайн книга «Предназначение»
|
– Сделаешь, как сказали тебе. И подушку привязывать будешь, и ребеночка примешь потом, и никому усомниться не дашь, что твое это чадо. Поняла, дурища? – Д-да… – кое-как прошептала, кровь сильнее потекла, и Федор ее еще раз слизнул. Любава, видя такое дело, усмехнулась себе: – Ну, мы пойдем, Феденька, ты нам потом скажи, как Ксюшенька свободна будет. Я и объясню, что говорить да как ходить. Федор на мать и не взглянул, стоило двери закрыться, как клочья одежды в стороны полетели. И это еще страшнее остального оказалось. Конечно, на все Аксинья согласилась, только бы не убили… и отчетливо поняла – убьют. Все одно убьют… только сейчас до нее Устины слова доходить начали: в палатах – возле смерти! Только сейчас она понимать начала,почему сестра тише воды, ниже травы ходила, глаз лишний раз не поднимала. Только сейчас. А толку чуть… поздно уже, все, что могла, она порушила. Поздно… * * * – Стой, дед! Одинокий путник, да на дороге – добыча лакомая. Ничего не возьмешь с него? Это вы не понимаете толком! Одежка есть какая-никакая, сапоги, справа хорошая, может, и в мешке чего найдется… сам путник? А кто его собирался живым отпускать? Это и на дорогах Россы, и в Лемберге, и в Джермане… тати – они нигде не переводятся, хоть и называются по-разному. Остановился дед, оглянулся. Выходят из кустов двое татей, у одного арбалет на плече, старенький, из такого уж не стрелять надобно – на стенку вешать для красоты али и вовсе огород копать. Ну так деда напугать много и не надобно. – Стою, сынки, стою. Чего вам надобно? Переглянулись тати, заржали аки лошади стоялые. С дерева ворон закаркал насмешливо, зло. Тот, что с арбалетом, на дорогу кивнул: – Чего нам надобно, дед? Ты котомку брось, посмотрим, что у тебя там. Подорожная – слышал такое слово? – Как не слышать. А второй удавку на пальцах растягивает. Понятно, чего одежку-то лишний раз дырявить да кровью пачкать, ни к чему – деду и удавки хватит. – А коли слышал, то и… Дослушивать Велигнев и не стал уж. Выпрямился, посохом о дорогу пристукнул едва видимо, а в следующий миг и началось! Вроде и не такая уж зима на дворе, а ветер взвыл, ровно дикий зверь, ударил татей в грудь, опрокинул, метель поднялась, да такая – хлещет ветром, ровно розгой, по лицу, по глазам, рты снегом забивает… Тут и сопротивляться не знаешь как. Дед где? Да кто ж его знает, стоит себе? Велигнев и стоял, смотрел, как внутри кокона снежного двое сначала мечутся, выход ищут, потом смиряются, на землю опускаются, а там в них и дыхание жизни замирает. Минут тридцать стоял. Ворону уж сидеть на сосне надоело, спустился он на плечо к хозяину. Чего лапы-то морозить?[16] Потом Велигнев посохом земли коснулся, ветер отозвал, как собаку цепную. Татей даже трогать не стал – зашагал себе. Да и чего об них руки марать, о собак ненадобных? Они о ком за свою жизнь побеспокоились? Подумали? То-то и оно. Дрянь, а не люди, и жалеть их нечего, Велигнев лучше тех пожалеет, кто этой пакости на дороге попался, да защитить себя не смог. И пойдет себе потихоньку. Ему еще долго идти… * * * – Радость у нас,Боренька! Борис на Любаву посмотрел без особой радости. Кому как, а ежели ей радость, может, и всей Россе гадость будет. Очень даже легко. – Какая радость, Любава Никодимовна? Не матушка, не государыня, вежливо все, не придерешься, а неприятно, вон глаза как сверкнули. |