Книга Связана с Мараком, страница 40 – Каллия Силвер

У неё было всё.

Кроме того, чего ей действительно не хватало.

Сначала ей казалось, что изучение маджаринского языка — цель, за которую можно держаться. Вечерами Кариан учил её во Внутреннем Святилище, давая странные настои, от которых мысли вспыхивали, а слова впитывались в сознание, словно капли краски в прозрачную воду. Его голос — низкий, властный — проникал в неё, и она ловила себя на том, что ждет этих уроков сильнее, чем хочет признать.

Теперь она могла говорить с ним свободно. Без переводчика.

Но чем ближе ей казалось, что она становится к нему, тем острее чувствовалась пропасть.

Кариан оставался загадкой.

Днём его рядом не было. Куда он уходил — она не знала. Вероятно, делами правления занимался. Всё-таки он Марак — правитель крупнейшего домена Люксара, существо, которого почитали как божество. Йераки никогда ничего не объясняли. Отвечали ровно настолько, насколько требовал этикет — вежливо, сдержанно… и чуть испуганно.

Она была его собственностью. И это ощущение не оставляло их обоих.

Вечером Кариан приходил за ней. И её тело реагировало на него мгновенно — тянулось, вспыхивало, узнавая. Его голос, его запах, его прикосновения были как наркотик. Он умел делать так, что она чувствовала себя желанной, любимой, обожествляемой. Никто — ни человек, ни кто-то иной — не умел касаться её так.

Но сегодня, когда дверь открылась и она услышала его голос, что-то внутри неё сжалось.

— Иди, — сказал он, высокий, величественный, в черно-серебристых одеждах, изящно струящихся при каждом его шаге.

Она поднялась… но не двинулась к нему.

Её взгляд упал на звёзды за окном, на серебристые луны.

В груди болезненно дрогнуло воспоминание о Земле — о горьком кофе и горячем круассане, о воскресных утрах, когда Альфи спал у её ног. О мокрой траве под босыми ступнями. О ветре, который трепал листья в парке рядом с домом.

Кариан молчал, но она чувствовала, как он смотрит на неё.

— Тебя что-то тревожит, — сказал он.

Сначала она не ответила. Потом медленно повернулась к нему.

— Я скучаю по своему миру, — произнесла она по-маджарински, уже легко, мягко. — По мелочам. По запаху дождя. По своей собаке. По настоящему хлебу.

Его лицо не изменилось… и всё же в едва заметном наклоне головы было что-то иное.

— Здесь тебе хорошо, — сказал он тихо.

— Я знаю. — Она сглотнула горечь. — Здесь всё идеально. Настолько идеально, что… не по-настоящему. Я хочу… — она вздохнула. — Не знаю. Наверное, просто снова почувствовать себя человеком. А не… — губы дрогнули. — Не вещью.

Он шагнул ближе. Его присутствие заполнило всю комнату. Но она не отступила.

— Я не держу тебя в цепях.

— Я знаю, — сказала она горько. — Только в шелке, удовольствии и дворце на небесах. Прости, но это… тоже клетка.

Его глаза чуть сузились — не в гневе. Скорее — в понимании. Или в боли, которую он не умел выражать иначе.

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя пленницей.

Она опустила взгляд. Ей вдруг стало очень, очень уставшей.

— Я сама не знаю… злюсь ли я на тебя. Или на всё вокруг. — Её голос стал тише. — Я не выбирала этого. Но я стараюсь… как-то жить с этим.

Повисла долгая тишина.

Потом он протянул ей руку. Не требуя — предлагая.

— Пойдёшь со мной сегодня? — спросил он мягко. — Ты не обязана. Если не хочешь.

Это по-настоящему удивило ее.