Книга Графиня из Черного замка, страница 37 – Надежда Соколова

— Они увозят кусочки нашего счастья, — тихо сказал он.

— Пусть везут, — так же тихо ответила я, глядя, как последнюю картину аккуратно заворачивают в ткань. — Пусть знают, что оно существует.

Десять лет — это срок, достаточный для того, чтобы волшебство стало бытом, а быт — своим собственным, тихим волшебством.

Черный Замок, конечно, уже никто так не называл. Для округи мы были просто «семьей с горы», а для тех немногих ценителей искусства, что изредка наведывались сюда через портал (теперь аккуратно организованный в специальном павильоне у восточной стены), — Домом Хроник.

В замке жил звук. Не шум — никогда не шум — а живой, теплый гул жизни. Стук деревянных сабо по камню, когда младшая, Алиса, носилась по коридорам со своим лохматым щенком, подаренным отцом на пятилетие. Неторопливые, серьезные споры старшего, Анри, с гномом-библиотекарем о тонкостях древних рун. Тихие, словно перешептывание листьев, напевы нашей средней, Эльвиры, которая, кажется, унаследовала не только эльфийскую грацию матери, но и её способность слышать музыку в тишине.

Артуа… мой Артуа. Десять лет рядом, и каждый день я ловила себя на мысли, что мне до сих пор интересно, как ложится тень от его ресниц на щеку, когда он читает вечером у камина. Наша любовь из пламени превратилась в ровное, глубокое тепло — как жар от печки в столовой, у которой так хорошо греться зимним вечером. Он так и не вернулся в столичную суету, найдя своё настоящее княжество здесь, среди гор и лесов. Он управлял нашими теперь уже немалыми землями мудро и справедливо, а его главной гордостью была не родословная, а галерея в восточном крыле, которая пополнялась каждый год.

Я состоялась. Не как модная художница, пишущая на заказ портреты вельмож (хотя предложения, и очень щедрые, были), а как Виктория Шантар. Творящая здесь и только здесь. Мои «Хроники Дома» разошлись по лучшим частным коллекциям королевства, а несколько полотен даже висели в Императорской библиотеке, в зале Современного Созерцательного Искусства. Пишу я теперь и маслом, и акварелью, но до сих пор обожаю графитный карандаш за его честность. Пишу наших детей. Пишу Артуа — то задумчивым за столом переговоров с управителями, то смеющимся в снежной кутерьме с Анри. Пишу наш замок в разное время года, и он смотрит с полотен не мрачной цитаделью, а добрым, мудрым великаном, приютившим под своей каменной грудью большое счастье.

Иногда, в редкие минуты абсолютной тишины — когда дети спят, слуги разошлись, а Артуадремлет в кресле с книгой на коленях, — я подхожу к окну в нашей башне. Смотрю на те же леса, то же небо. Сыплет снег или шумит летний дождь. И я чувствую ту самую, желанную тишину. Но теперь она не пугает. Она — как объятие. В ней больше нет одиночества. В ней есть я. Он. Они. Наш шумный, счастливый, нарисованный и прожитый мир. Я обрела всё, чего не смела желать, и ничего не потеряв из того, что любила. Просто мир стал больше. И я в нём — не затворница, а хозяйка. Жена. Мать. Художница. По-прежнему Виктория. И это — самая прекрасная из всех когда-либо приснившихся мне сказок.