Книга Тихая пристань, страница 20 – Анна Рогачева

Перед уходом он неожиданно подошел к столу, где лежала начатая Ариной работа — маленькая рубашонка для Петьки, перешитая из старой его же одежды.

— Это что? — хрипло спросил он, тыча пальцем в аккуратные стежки.

— Петру… рубаху шью, — ответила Арина, затаив дыхание.

Он помолчал, разглядывая работу.

— Крепко… — вдруг выдавил он и, резко развернувшись, вышел, хлопнув дверью.

Это слово, «крепко», прозвучало как высшая оценка. И как признание. Признание ее умения, ее права заниматься своим делом. Арина осталась сидеть, не веря своим ушам. Пробила ли новая тактика брешь в его броне? Или это была лишь временная передышка перед новой бурей?

Днем, когда Акулина зашла на минутку, Арина рассказала ей об этом.

— Не обольщайся, голубка, — покачала головой та, разгружая из передника припасенную для них картофелину и горсть лука. — Камень, падая в болото, тоже круги разводит. А потом — тишина. Он сейчас сам себя не понимает. А не понимая — может рвануть в любую сторону. Будь готова.

— Я готова, — тихо сказала Арина. И это была правда. Она ощущала это каждой клеточкой своего нового, еще слабого тела. Готова к бою. Готова к бегству. Готова использовать тот странный дар, что проснулся в ее пальцах.

Вечером, уложив детей, она снова зажгла свечу и взяла в руки иглу. Но на этот раз она шила не для заказа, не для пропитания. Она взяла самый мягкий лоскут и принялась вышивать на нем простой узор — две переплетенные птицы. Оберег. Для Машеньки. Чтобы хранил в дороге. И когда она вкладывала в стежок всю свою любовь, всю свою надежду, кончики ее пальцев снова едва заметно закололись, будто касались не грубой ткани, а чего-то теплого и живого. И в глубине узора, на миг, мелькнула та самая, призрачная искорка.

Она не испугалась. Она улыбнулась. Это была ее сила. Сила, что кормила их сегодня. И сила, что однажды приведет их к свободе. А до той поры она будет копить ее, тихо и терпеливо, как копит крестьянин зерно до будущего урожая. Урожай их свободы был уже посеян. Осталось лишь дождаться, когда он взойдет.

Следующие дни текли, словно воды в подземном ручье — невидимо, но неумолимо. Арина, подчиняясь мудрому приказу Акулины, не торопила события. Ее миром снова стала изба, но теперь это было не поле битвы, а мастерская и тихая школа.

Она учила Петьку не просто сторожить, а видеть.

— Смотри, сынок, — говорила она, сидя у окна и указывая на дорогу. — Видишь, ворон на заборе у Марфиной избы сидит? Это к новостям. А вот облако над лесом когтем — к ветру. Дорога слушает не только ушами, но и глазами.

Мальчик, серьезный не по годам, впитывал ее слова, как губка. Он уже не просто дежурил — он вел дневник наблюдений на обрывке бересты, отмечая зарубками, кто приходил, кто уходил, какие птицы пели на заре. Он стал ее вторыми глазами, маленьким разведчиком в большом, незнакомом мире.

Машеньку она учила другому — терпению. Они сидели вдвоем, и Арина показывала дочери, как держать иглу, как выводить простейшие стежки на старой тряпице. Пальчики девочки были неуклюжими, но ее глаза горели таким усердием, что Арина сжимала от умиления сердце. В этих тихих уроках не было магии — только передача ремесла, ниточка, связывающая поколения. И это было не менее важно.

А вечерами, когда дети засыпали, засыпанные лепестками сушеной ромашки, что Акулина клала им под подушку «от дурных снов», Арина принималась за свою настоящую работу. Она не вышивала на продажу. Она изучала свой дар.