Книга Тихая пристань, страница 22 – Анна Рогачева

— Поняла, — ответила Арина.

Матрена поднялась, чтобы уйти, но на пороге обернулась.

— И еще… Тот узор на рубахе Марфы… Он не просто светился. Он запомнил. Запомнил твою волю. Твое желание порядка и лада. И теперь он будет нести этот порядок в тот дом. Такова цена твоего дара. Ты не просто шьешь, ты — меняешь. Не забывай об этом.

Она ушла, оставив за собой шлейф из запаха сухих трав и горькой мудрости.

Арина сидела, глядя на огонь в печи. Она чувствовала, как по всему ее телу разливается странное спокойствие. Страх был, но он отступил на второй план, уступив место ясности. Она знала имя одного врага — Леонид. Она догадывалась о существовании других — тех, кто дергал за ниточки Ивана. И она знала, что ее скромная мастерская была не просто убежищем. Она была кузницей, где ковалось ее главное оружие — терпение, знание и та тихая, глубинная магия, что способна была менять мир одним стежком за другим. И когда придет ее буря, она будет готова.

Слова Матрены о «других глазах» висели в воздухе избы незримой угрозой. Но Арина, к своему удивлению, обнаружила, что страх отступил, уступив место странному, холодному спокойствию. Она была как бухгалтер, обнаруживший крупную недостачу — шока уже не было, был только четкий план действий. И этот план начинался с самого простого — с хлеба.

На следующее утро, когда Акулина зашла с очередной порцией дров, Арина встретила ее сидя за столом, где были разложены скудные припасы.

— Акулина, — сказала она деловым тоном. — Муки этой хватит на хлеб. Но не на простой. Я научу тебя, как поставить опару на хмелю.

Акулина, привыкшая к быстрым лепешкам, удивленно подняла брови:

— На хмелю? Это ж сколько возни…

— Зато хлеб будет душистый и не черствеет неделю, — уверенно парировала Арина. — Принесла хмель?

Акулина достала из торбы холщовый мешочек с сушеными шишечками хмеля, горьковато-пряный аромат мгновенно наполнил избу.

— Первым делом — заварка, — Арина насыпала добрую горсть хмеля в глиняный горшок. — Петька, принеси нам снегу самого чистого, что у забора.

Когда мальчик принес снег, Арина растопила его у печи до состояния чуть теплой воды.

— Вода должна быть как парное молоко, — объясняла она, погружая локоть в воду. — Если пальцы щиплет — уже перегрето. Если прохладно — не отдаст хмель свою силу.

Залив хмель водой, она поставила горшок в печь, на самый краешек, где не жарко, а только тепло.

— Пусть томится, пока отвар не станет цвета крепкого чая. Тогда и дух его войдет в воду.

Через час она достала горшок — густая янтарная жидкость пахла теперь не только горечью, но и чем-то глубоким, дрожжевым. Процедив отвар через редкое сито, Арина смешала его с горстью муки.

— Это и есть матка, — она накрыла горшок чистым льняным полотном. — Теперь ей нужно дышать и бродить. — Убрав горшок на полати, ближе к печной трубе, она пояснила: — Пусть постоит сутки. Если появится пена и кислый хлебный запах — значит, опара живая.

На следующий день Акулина, зайдя в избу, ахнула:

— Ишь ты! Пузырится, будто кисель на огне! И пахнет… пахнет, как в доброй пивоварне!

Арина удовлетворенно кивнула. Она подкормила опару еще одной горстью муки и снова убрала в тепло.

— Теперь пусть набирается силы до завтра. Дважды поднимется иосядет — тогда и будем месить.

Когда опара в третий раз поднялась пышной шапкой, настал главный момент. Арина насыпала на стол горку муки, сделала в ней углубление — «колодец» — и вылила туда опару.