Книга Тихая пристань, страница 70 – Анна Рогачева

— Сын, садись. Поговорить надо.

Он сел на лавку напротив, настороженный.

— Ты — мужчина в этом доме. И ты должен знать не только где гвозди лежат. Ты должен понимать, в каком мире мы живем. — Она рассказала ему о списке. Об угрозах. О плане. Не приукрашивая, но и не сгущая краски. Говорила, как с равным.

Петька слушал, не перебивая. Его лицо было серьезным.

— Значит, этот дом… он не убежище. Он — крепость.

— Да. И крепость нужно не только строить. Ее нужно защищать. Но не только топором. Умом. Словом. Даже курицей, — она слабо улыбнулась. — Ты готов к этому? Не к драке. К постоянной, тихой, ежедневной обороне?

Он долго молчал, глядя на огонь в печи.

— Я не хочу драться, — сказал он наконец. — Я хочу, чтобы вы с Машкой жили спокойно. Чтобы у нас свой хлеб был. И чтобы… чтобы нам не нужно было больше ни от кого бежать. Если для этого нужно быть умным, а не сильным… я научусь.

В его словах не было юношеского бахвальства. Была усталая, взрослая решимость. Арина встала, обошла стол и обняла его, как маленького. Он сначала замер, потом расслабился, уперев лоб в ее плечо.

— Спасибо, сынок. Вместе справимся.

Ночью, лежа на новом, еще жестком и пахнущем деревом ложе, Арина прислушивалась к звукам своего дома. Скрип балок, усаживающихся на место. Тихое постукивание чего-то за печной заслонкой. За окном — мерное кудахтанье кур, устроившихся в сарайчике, который Петька сколотил за день.

Это были звуки жизни. Ее жизни. Выстраданной, вышитой, выстроенной.

Где-то там, во тьме, было болото, поглотившее человека. Был обезумевший пан. Были холодные «очи» коллекционеров.

Но здесь, под этой крышей, был хлеб, была вода, были дети. И была она. Уже не Анна. Не Арина-жертва. А просто Хозяйка. Женщина у своего очага. С иглой в руке и холодным расчетом в голове.

Она повернулась на бок, глядя в слюдяное окно, за которым тускло светила летняя луна. Завтра нужно будет посадить ту рябину. И начать вязать обещанные носки Василисиному мужу. И придумать, как ненавязчиво рассказать в селе, что Петька учится у каретника— «чтобы, не дай Бог, что со мной, парню ремесло в руках было».

Жизнь продолжалась. Не как праздник. Как работа. Самая важная работа на свете — работа по сохранению своего маленького, хрупкого мира. И она была готова к этой работе. До конца. Потому что отступать было уже некуда. Позади — только холодное болото мифов и страха. А впереди… впереди был только этот дом, эти стены, этот стол с корнями. И тишина, которую предстояло заполнить не страхом, а простым, настойчивым, ежедневным шумом жизни. Даже если для этого придется стать самой скучной, самой обыкновенной женщиной на свете. Лишь бы это сработало.

Лето, которое начиналось как битва, к середине августа вдруг обмякло, превратившись в золотистую, томную и щедрую благодать. Жара спала, уступив место теплу, которое не жгло, а ласкало. Воздух стал прозрачнее и гуще одновременно — пахло спелой рожью с полей, медом с пасеки и первой прелой листвой где-то в глубине леса. Для Арины и детей наступило время, которого они никогда не знали, — время мирного труда на себя.

Их березовая столешница быстро обжилась. На ней появились первые царапины — не от злобы, а от жизни: след от горячей сковороды, черточка от ножа, когда Петька вырезал Машеньке свистульку. Напротив каждого места лежала теперь своя деревянная ложка, а в центре стояла глиняная кринка для молока — дар Василисы за связанные носки.