Книга Двор Ледяных Сердец, страница 183 – Элис Нокс

Морфрост не дрогнул, смотрел холодно.

– Уходи, – повторил он жёстко. – Сейчас.

***

Я пошла прочь – быстро, почти бегом, через поле, через толпу, что расступалась молча.

Слёзы слепили глаза, но я не останавливалась, не вытирала.

Не во дворец – туда не могла, не хотела видеть их лица, их снисходительные взгляды.

В другую сторону – к дальнему краю сада, туда, где деревья гуще, где можно спрятаться, где никого не будет.

Ненавижу их. Ненавижу всех.

Верену за жестокость.

Его – за холодность, за слова, что ранили сильнее, чем её магия.

Всех, кто смотрел и молчал.

Ноги несли сами – по дорожкам, мимо фонтанов, беседок, цветущих клумб, что издевательски ярко сияли в вечернем свете.

Музыка доносилась издалека – праздник продолжался, как будто ничего не произошло, как будто маленькая жизнь не оборвалась.

Дошла до края ухоженной части сада – там, где начинались старые деревья, полудикая роща.

Увидела сарай садовников – покосившийся, старый, дверь приоткрыта.

Зашла, не думая.

Внутри темно, пахнет землёй, травой, старым деревом.

Инструменты на стенах,в углах – грабли, секаторы, мотыги.

Взяла лопату – маленькую, лёгкую, для клумб.

Вышла, захлопнула дверь.

Пошла дальше – в рощу, глубже, туда, где деревья смыкаются кронами, где сумрачно даже днём.

Шла долго – не считая времени, просто шла, пока ноги несли.

Ветки цеплялись за платье, царапали руки, но не обращала внимания.

Только вперёд. Прочь от них всех.

Наконец вышла на маленькую поляну.

Круглая, окружённая старыми дубами, их стволы толстые, покрыты мхом.

Тихо. Спокойно. Только птицы поют где-то высоко, ветер шелестит листвой мягко.

Свет пробивался сквозь кроны – золотистый, предзакатный, ложился пятнами на траву, на мох.

Я остановилась в центре, огляделась.

Здесь. Здесь хорошо.

Опустилась на колени, осторожно положила спайка рядом – на мягкую подушку из мха, зелёного, влажного.

Он лежал свернувшись, золотистые иголки тускло блестели в пробивающемся свете.

Я смотрела на него долго – на маленькое тельце, что больше не дышало, не двигалось.

Слёзы катились снова, тихо, я не сдерживала больше.

– Прости, – прошептала хрипло, голос сел полностью. – Прости, что не смогла защитить. Что подвела.

Взяла лопату обеими руками.

Воткнула в землю – та поддалась легко, мягкая, влажная.

Начала копать.

Лопата врезалась в землю снова и снова – механично, яростно, с каким-то отчаянием.

Земля летела в сторону, яма углублялась.

Руки начали болеть – ладони, что уже были ободраны после крокета, горели огнём, мозоли лопнули, кровь выступила, смешалась с грязью на рукояти.

Не останавливалась.

Копала глубже, быстрее, будто это могло что-то изменить, вернуть, исправить.

– Прости, – шептала сквозь слёзы, что капали в яму. – Прости, прости, прости…

Мантра, что не помогала, но не могла остановиться.

Полфута. Фут.

Достаточно глубоко.

Я отбросила лопату – та упала на траву с глухим звуком.

Вытерла лицо тыльной стороной руки – размазала грязь по щеке, по лбу, по носу, но плевать.

Руки дрожали – от усилия, от усталости, от эмоций.

Ладони окровавлены, земля въелась под ногти.

Взяла спайка в ладони последний раз.

Такой лёгкий. Такой маленький.

Посмотрела на мордочку – неподвижную, мирную, будто спит.

– Спасибо, – прошептала тихо, голос дрожал, ломался. – За то, что доверился мне. За то, что старался. За то, что не сдавался, когда я почти сдалась.