Книга Двор Ледяных Сердец, страница 334 – Элис Нокс

Я закрыла глаза, попытавшись расслабиться.

Считай овец. Или трещины на потолке. Или…

ГРОХОТ.

Я подскочила так резко, что вскрикнула от пронзившей грудь боли – рёбра взорвались огнём.

– Твою мать! – прошипела я сквозь стиснутые зубы, хватаясь за грудную клетку.

ОР.

Мужской голос – дикий, первобытный, наполненный яростью и… страхом? Да, определённо страхом.

Слова текли, мелодичные и странные, как песнь ветра в кронах деревьев. Гласные протяжные, почти распевные, согласные мягкие, словно журчание горного ручья. Красиво. Пугающе, неестественно красиво.

– Аэлирэн эй'тала! Нисса ар джилиэн!

Я замерла, прислушиваясь.

Что за чёрт…

Голос прозвучал снова – громче, отчаяннее, но по-прежнему с той же завораживающей мелодичностью:

– Вэйла наилааа!

В коридоре взорвалась суета. Крики медсестёр. Торопливый топот ног. Грохот опрокинутого оборудования.

Я схватила металлический костыль, прислонённый к изголовью кровати, взвесила его в руке. Тяжёлый, прочный – вполне сойдёт, чтобы стукнуть по башке, если понадобится.

Я встала, морщась от боли. Гипс был тяжёлым и неудобным, превращал меня в гребаного фламинго, балансирующего на одной ноге.

Прихрамывая и опираясь на костыль, я доковыляла до двери, распахнула её и вышла в залитый неоновым светом коридор.

Хаос.

Медсёстры бежали к отделению реанимации. Врач с диагностическим фонариком и планшетом мчался следом, почти спотыкаясь. Флуоресцентные лампы заливали всё слишком ярким, режущим глаза светом.

– Что за цирк? – пробормотала я, медленно приближаясь к источнику шума.

Голоса неслись из палаты интенсивной терапии:

– Держите его крепче! Он вырвется!

– Седативное! Немедленно!

– Он не понимает по-английски! Говорит на каком-то странном языке!

И снова этот голос – слова текли, как поток воды по гладким камням, мелодично, певуче, но пронизанные стальной силой и яростью:

– Лиа вэлион тариэл!

Я приблизилась, опираясь на костыль, и осторожно заглянула в приоткрытую дверь палаты.

Мужчина.

Он лежал на больничной кровати в помятой голубой рубашке, с капельницей, закреплённой на руке. Четверо медсестёр пытались удержать его, но он яростно сопротивлялся, пытаясь подняться, хотя ноги явно отказывались слушаться. Лицо исказилось гримасой ярости и… ужаса.

Глаза – янтарные. Ярко-янтарные, цветарасплавленного на солнце золота. Таких глаз я не видела никогда в жизни.

Волосы длинные, золотистые, спутанные и растрёпанные, падали на широкие плечи. Скулы острые, словно вырезанные резцом. Квадратная волевая челюсть. Руки – господи, эти руки – сильные, мускулистые, жилистые, с рельефно выступающими венами. Плечи широкие, атлетичные; даже под мешковатой больничной рубашкой читался мощный рельеф мускулатуры.

Он продолжал говорить на том непонятном языке – слова лились потоком, обволакивали слух, певучие и абсолютно чужие. Я не понимала ни единого слова, но мурашки побежали по коже волной.

Потом он резко оттолкнул одну из медсестёр, дёрнулся всем телом – и рухнул обратно на кровать, тяжело дыша, словно только что пробежал марафон.

– Кто это? – спросила я у проходящей мимо санитарки, перехватив её за рукав халата.

Та обернулась и недовольно нахмурилась:

– Тебе здесь не место. Немедленно возвращайся в свою палату.

– Просто скажи мне, кто это, – настойчиво повторила я, не отпуская её руку.