Книга Крепостная, страница 102 – Марьяна Брай

— Айда, блаженная. Глафира там одна чичас так накроет, что не раскроешь ни в какую! Она ить что стаканы, что бокалья – все в одно место горазда пристроить.

— Не бокалья, Нюра. Бокалы! – я засмеялась, глядя на нее, и на душе стало так хорошо, так тепло и не страшно, что жить захотелось еще сильнее, чем прежде.

— Тьфу на тебя, пропащая! Каво ты тама нарисуешь? Кистей в руках не держала. Каким цветом трава, только из окна и видела!

— Ну уж не скажи, Нюра. Вот увидишь! Напишу еще таких красот, что народ в очередь будет вставать за моими подносами и шкатулками! – уверенность внутри меня росла и росла!

— Прям так и в очередь? До ворот али до самой церквы встанут? Надо баб предупредить, чтоб не расходились по городам. Кто-то ить и воду им носить на жаре должон! – Нюра хохотала, заливаясь, а я с ней.

— Чумички, вы чаво разорались? Осип даж ложку положил и вас слушает, - в комнату заглянула Глафира. - Про чо смех-тат?

— Потом расскажу, - шепотом ответила я и направилась в гостиную. Там непривычно громко стучали ходики.

Клара без пудры, в простом широком, может, даже принадлежавшем Домне платье, в теплой безрукавке была не похожа на себя. Петр наблюдал за тем, как она осторожно и, кажется, даже с опаской ела суп. Осип посматривал в газету между ложками супа. А доктор крутил головой, рассматривая всю эту незадачливую семейку.

— Надежда, добрый вечер. Как хорошо, что вы поймали мадам Клару, - видимо, доктор нашел единственную возможную тему для беседы.

— Да, мы переживаем и за нее, и за ребенка, которого она собиралась убить. Наверно, не от любимого человека дитя…

— Хватит, - Петр хлопнулпо столу так, что все вздрогнули.

— Она в своем доме, - не поднимая глаз от газеты, сообщил Осип и потянул из чарочки наливку. - Эх-х, хороша наливка. А коли в своем доме, то и говорить может, чего хочет. Кому не нравится: вот дверь, вот порог.

— Ладно, извини, Клара. Не хотела дурного, - поняв, что я перебрала, тихо сказала я.

— Тебе спасибо. Дура я, не знала, чего творю, - жевано, снова межуя слова с французскими, но как-то даже искренне ответила моя «невестка».

В нашем почти сумасшедшем доме как будто негласно объявлено было перемирие, и за ближайшие несколько дней все выдохнули. Мне казалось, что выдохнул даже дом.

Мороз еще не отступал и ночами сковывал подтаявший было снежный наст еще более твердой коркой. Мужики уходили в лес на охоту по насту. В это время охотники имели большую фору перед зверьем. Копыта проваливались, добыча быстро уставала. И рано утром за рекой слышался то тут, то там дружный собачий лай.

Днем солнце светило во все окна, даруя дому какую-то непоколебимую вечную радость. И все жильцы нет-нет да и улыбались, глянув на солнечное полукружье от окна на полу и мебели.

Клара улыбалась. Петр обсуждал с отцом политику. Бабы и мужики на дворе заулыбались, а потом и вовсе послышался смех. Выбивали ковры, мебель, вынося все «на снежок».

Я по утрам от нетерпения перед росписью даже чесаться начала. Чудилось, что Осип специально медлит: завтракает не спеша, газету читает дольше, чем обычно, а потом собирается нехотя.

Но как только мы выезжали, сердечко мое ликовало от предстоящей работы. Кто бы мог подумать, что дело мне будет так по сердцу?

Слой за слоем ежедневно я выписывала лепестки своих пионов, которые не захотели стать розовыми. Пришлось исправить неровности, оттенив кончики красным, а потом и вовсе сделать их красными. Но работа становилась все лучше и лучше. Исписанные обрезки досок уже можно было складировать в отдельную коробку, как набор моих «косяков».