Онлайн книга «Хрупкая душа»
|
— Что у нее с глазами?! — в ужасе воскликнула Амелия, и мы все уставились на визитную карточку твоей болезни: белки, которые были не белыми, но ярко-голубыми. В двенадцать часов медсестры вышли на ночную смену. Мы с тобой крепко спали, когда в палату вошла женщина. Я медленно выплыла из сна в явь, сосредоточившись на ее халате, именном значке и рыжих кудрях. — Погодите, — сказала я, предупреждая ее движение, — будьте осторожны с ней! Она снисходительно улыбнулась. — Не волнуйтесь, мамочка. Я меняла подгузники каких-то десять тысяч раз в жизни. Но я тогда еще не умела быть твоим голосом. Разворачивая пеленку, она слишком резко дернула за край. Ты перевернулась на бок и завизжала — не захныкала, как прежде, когда была голодна, а исторгла пронзительный, свистящий звук, которым сопровождалось твое рождение. — Вы сделали ей больно! — Ей просто не нравится просыпаться среди ночи… Я не могла представить ничего ужаснее твоих воплей, но тут твоя кожа поголубела под цвет глаз, а дыхание превратилось в череду судорожных глотков воздуха. Медсестра склонилась над тобой, сжимая в руке стетоскоп. — В чем дело? Что с ней? — требовательно спросила я. Она, нахмурившись, прослушивала твою грудную клетку, когда ты вдруг обмякла всем тельцем. Медсестра нажала на кнопку за изголовьем кровати. — Экстренная ситуация! — объявила она, и в тесную палату, несмотря на поздний час, мигом набилось множество людей. Слова пролетали, как реактивные снаряды: «Гипоксия… Газ в артериальной крови… Сорокашестипроцентный SО 2 … Ввод FIО 2 …» — Начинаем закрытый массаж сердца. — У нее ОП. — Лучше жить с переломами, чем умереть с целыми костями. — Понадобится портативный грудной ап… — Когда это началось, в левой стороне не было слышно дыхания… — Незачем ждать рентгена, у нее в плевральной области может оказаться воздух… За мелькающими столбами их тел я поймала проблеск иголки, входящей тебе между ребер, а через несколько секунд чуть ниже погрузился и скальпель. Красная капелька крови, зажим, длинный шланг, ведущий к сердцу… Я наблюдала, как они пришивают змеившуюся из твоего бока трубку. К тому моменту, как приехал Шон, вне себя от волнения, с вытаращенными глазами, тебя уже отвезли в реанимацию. — Ее разрезали, — всхлипывая, сказала я, не найдя других слов. И когда он сжал меня в объятиях, я наконец дала волю так долго копившимся слезам. — Мистер и миссис О’Киф? Меня зовут доктор Родс. В палату заглянул парень, похожий на старшеклассника. Шон стиснул мою ладонь. — Что с Уиллоу? — спросил он. — Мы можем ее увидеть? — Не сейчас, но скоро сможете, — заверил нас врач, и тугой узел у меня внутри распустился. — Рентген грудной клетки показал перелом ребра. Несколько минут в мозг не поступал кислород, а это привело к прогрессирующему пневмотораксу, смещению средостения и кардиопульмональному шоку. — Ради бога, говорите по-английски! — вспылил Шон. — Мистер О’Киф, она несколько минут была лишена кислорода. Ее сердце, трахея и основные сосуды сместились на противоположную сторону тела, поскольку грудную полость заполнило воздухом. Плевральная дренажная трубка вернет органы на место. — Лишена кислорода… — пробормотал Шон так, будто слова эти липли к горлу. — Это же означает церебральные нарушения! — Не исключено. Нам еще предстоит это выяснить. Шон так крепко сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев. — Но ее сердце… — Сейчас ее состояние оценивается как стабильное, хотя кардиопульмональный шок может повториться. Мы точно не знаем, как организм отреагирует на меры, принятые для спасения ее жизни. Я расплакалась. — Я не хочу, чтобы с ней опять это делали! Шон, я не позволю… Врача явно обескуражила моя истерика. — Вы можете подписать отказ от реанимации, он прикреплен к личному делу Уиллоу. Тем самым вы запретите врачам восстанавливать ее жизненные функции, если что-либо подобное произойдет вновь. В последние недели беременности я готовилась к самому худшему, но, как оказалось, понятия не имела, что такое «самое худшее». — Подумайте об этом, — сказал врач. — Может, — сказал Шон, — она и не должна быть здесь, с нами. Может, на то воля Божья… — А моя воля кого-нибудь интересует? — спросила я. — Я хочу, чтобы она жила. Я так ее ждала! Мои слова его уязвили. — Думаешь, я не ждал? В окно я видела покатый склон больничного двора, засыпанный ослепительным снегом. Белый свет резал по глазам, никто бы уже и не догадался, что всего пару часов назад над городом неистовствовала буря. Предприимчивый отец вынес своему сыну поднос из кафе, и мальчишка с хохотом покатился с горки, вздымая снежные брызги. Съехав, он помахал в больничное окно вроде моего, откуда кто-то, должно быть, за ним наблюдал. Наверное, его маму положили сюда, чтобы она родила ему братика или сестричку. Вполне вероятно, что она сейчас в соседней палате смотрит, как ее сын катается на подносе. «А моя дочь, — рассеянно подумала я, — этого никогда не сможет». Держась за руки, мы с Пайпер смотрели на тебя в палате интенсивной терапии. Через твои раздробленные ребра змеилась дренажная трубка, на руках и ногах по-прежнему белели повязки. У меня задрожали колени. — Ты в порядке? — спросила Пайпер. — Да что обо мне волноваться… Нам предложили подписать отказ от реанимации. Глаза у Пайпер поползли на лоб. — Кто? — Доктор Родс… — Он же ординатор! — Это слово она произнесла с таким отвращением, с каким могла бы обозвать его фашистом. — Он еще не знает, где у нас столовая, а тем более — как разговаривать с матерью, чей ребенок пережил сердечный приступ у нее на глазах. Ни один педиатр не предложит отказа, если у новорожденного не обнаружено необратимых травм мозга… — Я видела, как ее разрезают, — запинаясь, сказала я. — Я слышала, как у нее ломаются ребра, когда они пытались возобновить сердцебиение… — Шарлотта… — А ты бы на моём месте подписала? Не дождавшись ответа, я обошла кроватку с другой стороны — и ты очутилась между нами, зажатая и беспомощная, наша общая страшная тайна. — Значит, теперь я всегда буду жить так? Пайпер молчала. Мы вслушивались в симфонию окружавшей тебя аппаратуры. Ты вдруг проснулась, поджала пальчики на ножках, расставила ручки будто для объятия. |