Онлайн книга «Синий мопс счастья»
|
– А вы читали… Отец отрицательно качал головой, мама краснела. – Вы не любите прозу? – пыхтел Михаил Алексеевич. – Не очень, – признался загнанный в угол папа. – А поэзию? – закатил пронырливые, противные глазки редактор. Отец покосился на багровую от злости мать и решил потрафить жене: – Поэзию? Хм! Да, да! Очень! В смысле люблю. – Кого больше всех? – не успокоился Михаил Алексеевич. Папа растерялся. – Ну, Ахматову читали? – поехал на него танком литературный деятель. – Нет. – Цветаеву? – Нет. – Мандельштама? – Нет. – Брюсова? – Нет. По мере этого допроса мама все сильнее сжимала губы, а Михаил Алексеевич откровенно веселился, ему явно доставляло удовольствие уличить блестящего ученого, генерала в невежестве. Я еще в детстве поняла, что самые злые люди те, кто хотели стать писателями, но не получили от бога таланта и подались от безнадежности в редакторы или критики. «Папусенька, – шептала я про себя, – ну что же ты позволяешь над собой смеяться? Спроси-ка у этого шута горохового про интегральные исчисления или хоть проверь его знания таблицы умножения, явно ведь дальше дважды два не продвинется». И почему это в среде интеллигенции считается абсолютно нестыдным не уметь сложить в столбик два трехзначных числа, а вот тому, кто не читал Мандельштама, просто следует застрелиться? – Ну а произведения Блока вы в руках держали? – ехидно спросил Михаил Алексеевич. Тут папины глаза загорелись. – Конечно. Как же, обязательно. – Да? – разочарованно спросил редактор. – И что вам больше всего понравилось? Папа улыбнулся. – Ну он не так много написал. Всего одну книгу, зато какую! Классика. – Что вы имеете в виду? – удивился гость. – Антон Генрихович Блок, «Проблема турбулентных потоков», – спокойно ответил отец, – а вы о чем толкуете? Блок, увы, умер молодым. Больше ничего создать не успел. Позвольте мне тут опустить занавес. Скажу лишь, что мама, потеряв от ярости голос, собирая отцу в очередную командировку сумку, вытряхнула оттуда любовно припасенные им детективы и всунула учебники по литературе… – Я изумительно загримировалась, – заорала Гликерия Петровна своим отлично поставленным, нацеленным на озвучивание гигантского зрительного зала голосом. Я вынырнула из воспоминаний детства. – Взяла одежду у внучки соседки, – гремела Гликерия, – мне показалось опасным являться одетой как всегда. За нами могут следить! Посетители вновь повернулись в нашу сторону и разинули рты. – Вы можете говорить тихо? – попросила я. – Еще тише? – взвыла собеседница. – Желательно. – Вы же не услышите. – У меня острый слух. – Но я и так еле шепчу, – взвизгнула старуха, – звук, который издает в полете бабочка, и то громче. Я встала. – Пойдемте. – Куда? – В метро. – Зачем? – Для конспирации. – Ни за что! В подземке душно. – Но вы же приехали сюда! Гликерия Петровна погрозила пальцем. – Хитрюга! Все еще мне не доверяете. Великолепно ведь знаете, что мы с Сережей живем совсем рядом, лишь дорогу перейти. Тут из самого дальнего угла понеслись ужасающие звуки, которые кто-то извлекал из несчастной, не готовой к таким экспериментам скрипки. Я вздрогнула, официантка включила радио, похоже, на всю мощность. «Эх, эх, эх, разбужу сегодня всех, здравствуй, страна, не забудь, что я пришла», – неслось над зальчиком. В любой другой ситуации я бы схватила сумочку и в ужасе убежала, мне, когда-то профессиональному музыканту, делается тошно от какофонии. Не воспринимаю даже Шнитке, хотя совершенно искренне считаю его великим. Да, этот композитор гениален, но он не для меня. Но сейчас я безумно обрадовалась шуму. Резкие звуки наложились на вопли Гликерии Петровны и приглушили их, а старушка тем временем продолжала говорить безостановочно, и через десять минут я узнала кучу совершенно ненужных сведений. Гликерия Петровна всю свою жизнь проработала в театре. Сейчас она, не моргнув глазом, утверждала, будто являлась звездой первой величины, но что-то мне подсказывало: скорей всего ее роль состояла из двух слов: «Кушать подано». Муж актрисы был театральным художником, делал декорации. Жизнь семейной пары протекала за кулисами, а когда у них родился мальчик, то он, естественно, постоянно был около родителей. Сами понимаете, кем захотел стать ребенок. Продолжая размахивать руками, бабуся живописала трудности, с которыми столкнулась на длинном жизненном пути. Муж умер, в театре ее стали зажимать, намекать на возраст, потом открыто сказали, что следует дать дорогу молодым, и с почетом выпроводили на пенсию. Гликерия Петровна осела дома. Ее очень беспокоила творческая судьба Сережи. Никаких достойных ролей он не получал, в кино сниматься его не звали, в спектаклях не занимали. Очевидно, он понял, что карьеры на подмостках ему не сделать, и ушел на преподавательскую работу, стал вести курс актерского мастерства. Гликерия Петровна только вздыхала, глядя на несчастного мальчика. На ее взгляд, уход со сцены – самое страшное горе. Но Сергей казался счастливым, он нашел себя. Одна беда – денег в семье не прибавилось. Но Гликерия Петровна не упрекала сына, она лишь грустила, видя, что ее мальчик не может позволить себе ничего лишнего. Мать знала: сын мечтает о машине, но где взять денег на покупку? Ее скромная пенсия и крохотный оклад преподавателя – вот и все их доходы. Гликерия Петровна самоотверженно экономила, сама питалась одним кефиром, а Сереже покупала мясо. Но тут «мальчику» вдруг повезло, он взялся вести театральный кружок в Академии медицинской психологии и стал великолепно зарабатывать. – Сами знаете, Ниночка, – вещала Гликерия Петровна, – один оклад три тысячи долларов, а еще приплачивают за каждую победу на всяких фестивалях и конкурсах. Мы теперь сказочно богаты! А все вы, Ниночка… |