Книга Лазоревый грех, страница 102 – Лорел Гамильтон

Она засмеялась, и только смех был у нее детский, как намек на то, каков мог быть у нее голос давным-давно.

— Она стояла на краю бездны и смотрела в нее, а бездна смотрела в ответ?

Мне пришлось проглотить слюну, чтобы иметь возможность ответить, потому что пульс у меня заколотился и внезапно проняла дрожь.

— Ты говоришь так, будто знаешь.

— Я знаю.

Она подошла к нам плавно и изящно. Тело у нее было детское, но двигалась она не как ребенок. Наверное, за много сотен лет любого можно научить плавной походке.

Остановилась она дальше, чем если бы у нее был рост взрослой, чтобы ей не пришлось задирать голову. Я заметила, что она так поступала все время, пока в комнате ожидания все расхаживали с места на место.

— Когда-то я была настоящим ребенком, которым сейчас притворяется это тело. Я убегала от всех рыскать и разведывать, как делают дети. — Она смотрела на меня огромными темно-карими глазами. — Я нашла дверь, которая не была заперта. В комнату с многими окнами...

— Ни одно из которых не выходило наружу, — закончила я за нее.

Она моргнула:

— Именно так. А куда они выходили?

— На зал, — ответила я, — на огромный зал. — Я подняла глаза к сводчатому потолку. — Вроде этого, только куда больше, а комната с окнами была над ним.

— Ты не была во внутреннем святилище, здесь у меня нет сомнений, но ты говоришь так, будто стояла там, где стояла я.

— Не физически, но я там была.

Мы переглянулись — взгляд общего знания, общего ужаса, общего страха.

— Как близко ты подходила к кровати? — спросила она.

— Ближе, чем мне хотелось бы, — ответила я шепотом.

— Я коснулась черных простыней, потому что думала, что она всего лишь спит.

— Она спит, — сказала я.

Валентина серьезно покачала головой:

— Non. Сказать, что она спит, то же самое, что сказать, будто спит любой вампир. Это не сон.

— Она не мертва. Не мертва так, как вы все бываете во сне.

— Верно. Но она и не спит.

Я пожала плечами:

— Как ни назови, а она не бодрствует.

— И за это мы ей искренне благодарны, так ведь?

Она говорила так тихо, что мне пришлось наклониться.

— Да, — шепнула я. — Благодарны.

Она подняла руку и тронула мою шею, а я вздрогнула — не от прикосновения, но от ее напряженных слов:

— Только мы с тобой испытали прикосновение тьмы.

— И еще Белль Морт, — добавила я.

Валентина посмотрела на меня вопросительно.

— Белль позвала меня в какой-то сон, где вокруг нас поднималась тьма.

— Нашей госпоже об этом не доложили.

— Это случилось только сегодня, рано утром.

— Хм-м, — произнесла Валентина, захлопывая веер и пропуская его через миниатюрную ручку с золотистыми ноготками. — Об этом нужно сказать Мюзетт.

Она смотрела на меня снизу вверх, и в ней было намного больше, чем должно было бы быть. На вид ей всегда будет восемь, детский возраст, но в глазах ее было взрослое знание — и еще что-то.

— Должны вскоре явиться гости, которых не ожидали. Я не могу портить сюрприз, потому что это рассердит Мюзетт, а через ее посредство — Белль, но я думаю, что ты и я будем равно им не рады. Я думаю, что ты и я более всех других увидим в них катастрофу, которую они в себе несут.

— Я не понимаю.

— Жан-Клод объяснит тебе их присутствие, когда они явятся, но только ты и я полностью поймем, почему даже то, что они явились, — плохо. Очень плохо.

Я наморщила лоб:

— Извини, но я потеряла нить.

Она вздохнула и раскрыла веер отработанным движением.

— Мы поговорим снова после этого сюрприза.

Она повернулась и направилась обратно к шторам. Я ее окликнула:

— А что тебя спасло от тьмы?

Она обернулась, снова складывая веер, будто играть с ним было у нее привычкой.

— А что спасло тебя?

— Крест и друзья.

Она чуть улыбнулась, но глаза ее остались пустыми и серыми, как вьюга.

— Моя человеческая няня.

— А она видела ту, что лежала на кровати?

— Нет, но та ее увидела. Она завизжала, и визг длился и длился, пока она не свалилась замертво. И тело ее лежало там еще долго, потому что никто не хотел туда входить.

Валентина с треском раскрыла веер. На этот раз мне удалось не вздрогнуть.

— Запах стал совершенно невыносим.

Она улыбнулась, обращая свои слова в шутку, злобную шутку, но выражение лица у нее не было шутливым. В глазах стоял испуг, как бы жестока ни была улыбка. И она вышла, взмахнув черной шторой.

Все мы трое явно вздохнули с облегчением, когда штора закрылась, и переглянулись.

— И почему мне кажется, что не мне одной будет сегодня тяжело вынести напряжение?

Ашер так и держал Жан-Клода за руку, но повернулся, чтобы видеть нас обоих.

— Мюзетт чует ложь и не поверит ей.

— Мы с Валентиной только что говорили о матери всех страшных вампиров, а ты тут же снова о Мюзетт.

Ашер сжал мне руку и вздохнул:

— Ласковая тьма не заберет меня сегодня, Анита. Она не пригвоздит меня к столу, не расстегнет на мне одежду и не возьмет силой. А Мюзетт может.

— Ты теперь в нашей постели, Ашер, и правила гласят, что она не может тебя забрать.

— Но она чует, что это ложь.

— Если тот факт, что мы с тобой не имели сношения, на вампирском радаре превращает наши слова в ложь, то с этим я ничего не могу поделать.

— Мюзетт желает, чтобы это было ложью, ma petite. Она ищет любой повод, который расширит ее поле действий. Твои сомнения и сомнения Ашера ей такое поле дают.

Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти. Когда я снова открыла их, оба вампира смотрели на меня со всем искусством держать непроницаемую маску на лице. Я глядела на эти живописные портреты, вдруг ставшие трехмерными, весьма жизнеподобными, но все же не живыми.

Я стиснула руку Жан-Клода, и он ответил на пожатие.

— Ребята, не делайте каменных морд. Мне и без того сегодня хватит хлопот.

Они оба моргнули — долгим грациозным движением — и снова стали «живыми». Я поежилась и отобрала руку у Жан-Клода.