Онлайн книга «Мой генерал»
— Но он не сам свалился! — Да-да. Конечно. Разумеется. К тебе приходит Вадим… как его фамилия? — Не знаю. — Ну, значит, просто Вадим или Марина Евгеньевна Корсунская и говорят, что точно знают, что покойник утонул не сам, а его утопили злые люди. Это, говорят Марина или Вадим, вовсе даже не несчастный случай, а кровавое убийство, и приводят некие доказательства. Абсолютно дикие, вроде нашего с тобой ремня. Значит, налицо преступление, которое нужно расследовать, доводить до конца, то есть до суда, собирать улики и свидетельские показания, предъявлять обвинение и так далее. В лучшем случае милиционер попросил бы Вадима ничего не придумывать, а тихо, спокойно и с удовольствием отдыхать в таком райском месте, как наш санаторий. В худшем — выгнал бы взашей. Вот тебе и все разоблачение. Только очень наивный человек мог решить, что Вадимовы разоблачения опасны. Наш… преступник не наивный человек. И словно в доказательство он снова постучал прутиком по ладони. — Значит, преступление все-таки было? — Безусловно. И, как я теперь понимаю, не одно. — А прутик при чем? — Я тебе все расскажу, — пообещал он серьезно, — только дай мне время. Это должна была говорить она — ведь это ее «приключение», первое и последнее, единственное в жизни! Почему он присваивает себе ее «приключение»?! Зачем оно ему?! У него-то все еще будет или уже сто раз было, а она должна исчерпать свое «приключение» до конца! Кажется, он что-то такое почувствовал, потому что поднялся — ветер взлохматил вечно прилизанные волосы и пузырем надул фиолетовую распашонку-и снова, как тогда, в номере, протянул Марине руку. — Нам нужно успеть до дождя. — Дождя не будет, — заявила Марина. Просто так заявила — потому что он только что присвоил ее «приключение». Тучков Четвертый благоразумно промолчал, еще поизучал пыль, а потом проворно двинулся в кусты, за которыми начинался лес. Марина потащилась за ним. «Приключение» следовало как-то отбить себе, пока, правда, неизвестно как. — А здесь что мы будем искать? Тучков Четвертый ползал на четвереньках в траве, низко наклонив голову. Марине показалось даже, что он принюхивается. — Это не могло быть далеко, — бормотал он себе под нос. — Духовое ружье тут ни при чем. Значит, где-то здесь. — О господи, — простонала Марина и присела рядом с ним, — какое еще духовое ружье?! — Сядь, пожалуйста, — попросил Федор Федорович и с силой надавил ей на плечо. Она плюхнулась в траву. Боль стрельнула в бок. — Я сейчас. Я только посмотрю. — Что?! Он вернулся к обрыву, стал на край и закричал ей оттуда: — Поправее! Чуть-чуть поправее, пожалуйста, — как будто фотограф выстраивал композицию! — Теперь чуть назад. Так. Теперь сядь на землю и не шевелись. Марина не шевелилась. Он подошел, опустился на четвереньки рядом с ней и стал смотреть в траву. — Я думаю, что это здесь. Точнее, я уверен, что здесь. Левее или правее было бы видно с обрыва, а ближе-дальше — с дорожки, на которой мы с тобой стояли. — Что видно, Федор? Загорелые пальцы вдруг ловко выпростали из травы разноцветный коробок спичек с экзотической картинкой. — Это Геннадий Иванович потерял, — уверенно сказана Марина, посмотрев на коробок. — Помнишь, у него такой был? Ты еще говорил, что странно, что он его с собой носит! — Помню, — согласился Федор Тучков. Он потряс коробок — внутри негромко загремели спички, — а потом открыл и опять закрыл. — Я не ожидал, — проговорил он задумчиво. — Даже… странно. Я не думал, что это может быть… Геннадий Иванович. — Это Павлик, — заявила Марина. Федор Тучков вдруг как будто о чем-то вспомнил. — Да-да, — повторил он, — Павлик. Пошли, Марина. — Куда теперь? — В беседку. Марина остановилась: — Я туда не пойду. Я не хочу. Мне там не понравилось. Он оглянулся. — Тогда я один, — как ни в чем не бывало решил он. — Советую тебе вернуться в корпус. Дождь все-таки хлынет. Как — он один?! Один в украденном у нее «приключении»?! Да еще так просто, даже не попытавшись ее уговорить?! — Нет, я с тобой. Он уже шагал впереди, и ей пришлось унизительно его догонять, как собачке. — Ты не бойся. — Он взял ее за руку и сразу же отпустил, даже не позволил себе пожать. Надо геройствовать до конца, и он геройствовал, что ему еще оставалось! — Я не дам тебя в обиду. Эта старомодная и милая учтивость привела Марину в восторг. Он не даст ее в обиду, надо же! Что-то было в этом школьное, благородное, давнее — она ходит в школу по его улице, и он защищает ее от хулиганов, за что нередко сам бывает бит, но даже с фонарем под глазом остается благородным и храбрым. Наверное, если бы кто-нибудь защитил ее от хулиганов, когда ей было тринадцать лет, ее жизнь сложилась бы иначе. Возможно, ручей повернул бы в другое русло и в конце концов добежал бы до края любви, и верности, и счастья. Не до Принстона или Йеля, а до края счастья — когда на кухне свет, в дверях собака и в выходные «всей семьей». И может быть, даже был бы ребенок. Толстый славный лысый ребенок, в пахнущих чистотой и утюгом одежках, круглый, любопытный, наивный, похожий на отца, чтобы было кому сказать, уткнувшись носом в шершавую, твердую, вкусно пахнущую щеку: «Наш сын похож на тебя». Но никто и никогда не защитил ее от хулиганов, и хулиганов-то никаких не было, не от кого защищать. Значит, и ручей не добежит и не повернет. И неизвестно еще, будет ли Принстон или Йель, но выходных на даче не будет точно, и никогда и никому она не скажет про сына, что он — похож, и сына никакого тоже, наверное, уже не будет. — Что случилось? — осторожно спросил рядом Тучков Четвертый. — Ты плачешь? Если тебе так не хочется идти в эту беседку, мы можем не ходить. Я схожу один… попозже. — При чем тут беседка?! — вспылила Марина. — Тогда что с тобой? Не могла же она сказать ему, что плачет потому, что у нее нет сына и даже отца для него нет! |